Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего

Катя отыскала за кучей камней, приготовленных для гнета солений, железнодорожный костыль, прибереженный запасливым хозяином для каких-то неведомых целей. Прапорщику пришлось вооружиться коротким железным штырем, с трудом выдернутым из косяка. Обе железки за неимением лучшего могли сойти за кастеты.

Катя сидела на бочке, с наслаждением допивала остатки простокваши. Парни уселись у земляных ступенек, хрустели огурцами. Пашка наблюдал за двором.

– Прапор, а тебя как звать-то? – поинтересовалась Катя. – У нас здесь не маршевая рота, чтобы по званию обращаться.

– Герман, – прапорщик похрумкал огурцом и неуверенно добавил: – Отчество – Олегович. Фамилия – Земляков-Голутвин.

Пашка хмыкнул, но комментировать не осмелился.

Катя звучно высосала из крынки остатки простокваши:

– Номер полка и должность уточнять не обязательно, не на допросе. Значит, «уж полночь близится, а Германна все нет»? Забавно. Известное имя, обязывающее к некоторой авантюрности характера. А вы, Герман, карабины теряете. Нехорошо-с.

– Случай. Как правильно выразился Павел, – виноват целиком и полностью, – прапорщик стеснительно вытер пальцы. – Екатерина Георгиевна, вы уверены в реальности нашего плана? Что, если они не клюнут?

– Тогда план изменим. Пулемета у нас нет, артиллерии тоже. Следовательно, поменять план сражения и дислокацию – пара пустяков. Все зависит от того, в каком порядке явится супротивник по наши души.

Пашка подавился огурцом и кхекая, скатился по земляным ступенькам от двери:

– Идут!

– Без истерики. Кто, куда и сколько?

– Усатый со своим хлопцем. К дому. Лопаты несут.

– Ну и ладненько, поехали.

Когда из погреба донесся придушенный женский визг, оба селянина мигом насторожились. Катя заскулила погромче:

– Да отпустите же, негодяи! Сволочь, сволочь! Мерзавец! Отстаньте! Быдло! Отпустите, мерзавцы!

– Да ладно. Убудет от тебя, что ли? – почему-то густым басом сказал Пашка.

– Мерзавец, – взвизгнула Катя. – Не лезь!

– Лежите спокойно, – довольно робко подал голос прапорщик.

– К дому пошли, быстрым шагом, – уже шепотом доложил Пашка, глядя в щель.

– Полагаю, за ключами, – Катя продолжала осторожно протирать левый глаз. Основная часть запекшейся крови с ресниц осыпалась, но моргать все еще было неловко.

– Екатерина Георгиевна, вы инфекцию внесете, – шепотом предупредил прапорщик.

– Отстань, – прошептала Катя и с подвыванием застонала погромче: – Ах, мерзавцы, что вы со мной делаете?!

– Сюда идут, – Пашка заерзал у двери. – И хозяйка с ними. С ухватом.

– Хорошо, готовьтесь к сцене страсти, – Катя застонала в сторону двери: – О, боже, да что это? Хамы, хамы!

Со двора донеслось:

– А ну, затихнули там! Зараз ребра переломаемо, передушимо як курчат.

– М-ммм, – Катя страдальчески замычала. – Спасите! Господа, господа! Да помилосердствуйте же! Вы меня порвете! О, господи!

В дверь погреба грохнули:

– А ну, цыц! Докричитеся зараз, москалии рожи!

Катя разразилась довольно натуральными рыданиями:

– Господа, ну помогите же! Оттащите их, умоляю!

– Да ладно те, может, в последний раз, – пропыхтел Пашка.

На двери лязгнула цепь – снимали тяжелый навесной замок.

– От они ж твари! – удивился усач.

Ударивший в погреб солнечный свет озарил непристойную картину. Тела парней жались с обеих сторон к молодой изуродованной пленнице, юбка бесстыдно задралась, – вздрагивала нога в драном чулке. Девушка стонала и извивалась. Мужчины сучили ногами, жались нетерпеливее. Руки у всех связаны за спиной, все трое ерзают – ну натурально черви похотливые.

– Та що ж це діється! – ахнула хозяйка, заглядывающая из-за спин хуторян. – Они ж и крынку перевернули!

– А ну! – шепелявый с обрезом в руках решительно шагнул вниз. Врезал сапогом в бок кудрявому парню, бесстыже ерзающему по спине девки. Парень охнул. Вдруг тела мигом рассыпались. Усатый даже не понял, что его обхватывают сзади, разворачивают. Увидел перепуганно застывшего у двери, освещенного солнцем, сына:

– Батьку?!

Грохнуло. Хлопец выронил оружие, начал оседать на ступеньки. Только тут усатый осознал, что пальнул его собственный обрез. Но тут же пальцы, легшие поверх его кисти, вывернули, отобрали неуклюжую рукоять обреза.

Заимев оружие, Катя отшвырнула усатого на горшки, взлетела по ступенькам. Перепрыгнув через вздрагивающее тело молодого хлопца, выскочила во двор. Баба пятилась, рот в ужасе раскрыт, но заорать еще не успела. От удара в живот хозяйка мигом села на землю. Катя вполсилы приложила бабу по затылку грубой рукоятью обреза и, передергивая затвор, ворвалась в хату. Хозяйка помоложе, сунувшаяся было на шум, оказалась сметена с ног. Катя добавила ей коленом в живот, сдернула с вешалки платок, стянула девке за спиной руки. Скрипнула дверь комнаты, на пороге стояла девчонка лет тринадцати.

– Сиди смирно! – рявкнула Катя. – Или хату спалю!

В погребе все еще возились. Усатый скрежетал желтыми прокуренными зубами, вырывался. Отвертку, приставленную к шее, он просто не замечал. Катя с жутковатой расчетливостью дважды ударила хуторянина в печень. Усатый обмяк.

Парни, пыхтя, выпрямились. Прапорщик подобрал обрез убитого хлопца.