Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего

– Так шустрый попался, – с досадой прошептал Пашка. – Но третьим патроном я бы его точно положил. Вы, Катерина Георгиевна, что хотите, делайте, но не дело меня при лошадях оставлять. Там и наш попович вполне справится.

Герман осторожно поднялся из-за плетня. Катя мотнула подбородком:

– Вот, прапорщик хоть какую-то дисциплину знает. А ты, Пашка, теперь на неделю в наряд по кухне заступишь.

– Да я и так… – обиженно забормотал парень.

– Заглохни. В дом заскочите. Там в зале вроде кто-то живой из местных обывателей остался. Вытащите на свежий воздух, и сматываемся. Да, у усача вроде бы «маузер» был, – Катя озабоченно пошла к крыльцу.

Начальница отстегивала кобуру у лежащего на крыльце гайдамака, одетого в щегольской голубой жупан. Не поднимая головы, пробормотала:

– В левую часть дома не ходите. Там мертвецы. Много. И поосторожнее. Недобитки гайдамацкие тоже могут засесть.

Пашка кивнул, переступая через труп. Герман, крепче сжав карабин, шагнул следом.

Внутри сильно пахло дымом и аммоналом. Пашка встал как вкопанный, прапорщик чуть не ткнул его стволом в спину. Дверь налево была приоткрыта, на полу из-за двери виднелась ладошка, совсем крошечная.

– Вот зверье, – пробормотал Пашка. – Малый же совсем.

– По сторонам смотри, напоремся, – прохрипел Герман.

В зале корчмы клубился дым, вповалку лежали тела. Несло сивухой и тлеющей тканью. Держа на изготовку карабин, Герман двинулся к длинному столу. Под ногами хрустели осколки посуды, чавкало – разлившийся самогон смешивался с кровью. У стены на лавке сидела голая женщина. Прапорщик шагнул ближе, отшатнулся. Женщину удушили, вдавившийся в шею ремень спускался на отвисшие груди, в оскаленный рот был вставлен окурок самокрутки. Глаза женщины, черные и огромные, изумленно рассматривали потолок.

Бабахнуло за спиной. Герман чуть не выронил от неожиданности карабин.

– Зашевелился гад, – объяснил Пашка, обернулся и с ужасом уставился на мертвую женщину. Отвернулся, отбежал в угол, и парня вывернуло.

Под звуки рвоты Герман сделал несколько шагов, переступая через тела. Вонь горящей ткани лезла в горло. Прапорщик перешагнул рослого гайдамака в распахнутой летней шинели, споткнулся о знакомую деревянную кобуру, присев, дернул за ремешки. «Маузер» не поддавался. «Если она может, и я смогу. Нелюди они. Усатые жуки-навозники». Герман заставил себя справиться с ремешком, нащупал в кармане покойника длинные обоймы, начал вытаскивать. Из-за перевернутой лавки кто-то смотрел. Машинально сунув в карман колючие обоймы, прапорщик обошел лавку. Еще одна женщина, невысокая, с растрепанными черными волосами. Привязана животом к лавке, руки и ноги накрепко скручены под сиденьем. Под живот подсунута большая подушка. Между лопаток какие-то черно-красные точки – ожоги, окурки тушили. Женщина вяло повернула голову, заплывшие глаза слепо глянули на прапорщика.

– Пашка, нож дай! – прохрипел Герман.

Пашка ответил мучительным звуком. Герман вытащил из ножен гайдамака шашку, перепилил веревки. Женщина, как неживая, отвалилась от скамьи. Плоская, маленькая, растопырилась на спине. Избитое лицо измазано какой-то гадостью, рот разодран стянутым на затылке ремнем. Герман попробовал справиться с ремнем, не получалось. Женщина, глядя сквозь спутанные волосы, медленно подтянула костлявые коленки к груди. Прапорщик яростно содрал с мертвеца светлую широкую шинель, накинул на голое щуплое тело.

– Во двор, я сказала, – сухо напомнила от дверей Катя.

Пашку снова шумно вывернуло. Командирша взяла его за плечо, пихнула к двери. Герман попытался поднять женщину. Маленькое тело выскальзывало из шинели.

– Дай я, – Катя наклонилась, без колебаний подхватила голое изуродованное тело на руки, перешагивая через тела, пошла к двери. – Прапор, шинель-то прихвати.

Пашка, обессиленно согнувшись, держался за плетень.

– Уходить бы нужно поскорее, – сквозь зубы прошипела Катя. Маленькая женщина, пятнистая от копоти, порезов и синяков, висела на ее плече как марионетка. – Гера, воды принеси. Ведро.

Прапорщик бестолково затоптался.

– Да рядом с лошадьми ведро возьми, – нетерпеливо сказала Катя, опуская бесчувственную женщину на землю у плетня.

Герман побежал к коновязи. Ведер оказалось даже два. Лошади фыркали, натягивали поводья, – запах дыма их пугал.

Катя намочила косынку, начала протирать лицо женщине. Герману казалось, командирша возит тряпкой грубо и нетерпеливо. Ремень со рта несчастной уже сняли, и под путаницей волос поперек лица открылась широко выгнутая красная полоса, – будто жуткий паяц улыбался.

– Она жива будет?

– А чего ж? Они вообще народ живучий, а девчонки тем более. Если этот день пережила, сто лет жить будет.

Катя отбросила с изуродованного лица длинные волосы и Герман онемел – девчонка. Лет десять-двенадцать. Смотрела в лицо, взгляд огромных черных глаз вроде и осознанный и в то же время совершенно неживой.

– Катя, ей лет-то сколько? – пролепетал Герман.

– Ты что, идиот?! – взорвалась Катя. – Какая разница?! Дай в морду Пашке, пусть прочухается и уходим. Остолопы, б… Детский сад, мать вашу!

Девочка застонала, бессильно отталкивая тряпку.