Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Выражение «показательный суд» впервые публично употребила, кажется, «Пионерская правда», объявившая (как оказалось, поторопившись), что «показательный суд» непременно состоится «через несколько дней». Как только следователи поняли, что показательный суд станет в их работе кульминационным моментом, они начали репетировать со свидетелями и защитой эту публичную драму, в которой следственный процесс должен был увенчаться торжеством «пролетарской справедливости», предъявленной широкой общественности в зале суда. Судьи, руководившие такими показательными процессами в реальной жизни, обладали всеми правовыми полномочиями. Устраивались также агитационные суды над вымышленными персонажами и показательные дебаты, на которых обсуждались политические достижения советских лидеров, в том числе Ленина [106]. Председательствовал «народный судья» или другой представитель советской судебной власти, а в заседатели выбирали кого-нибудь из общественности. (В случае суда над «убийцами Морозовых» председательствовал «член [областного] суда» [217], т.е. более высокопоставленная фигура в судебной иерархии, как это было принято на процессах по статье 58 Уголовного кодекса [107].)

Подзащитные и свидетели давали клятву, вызывались для дачи показаний и подвергались перекрестному допросу в соответствии с общепринятой процедурой. Однако обвинение выдвигалось не только прокуратурой, но и общественными обвинителями, рекрутированными из профессионалов советского агитпропа. На процессе по делу об убийстве Павлика Морозова в этом качестве выступали корреспондент «Пионерской правды» Елизар Смирнов и представитель Уральского обкома комсомола Урин.

Весь антураж процесса был оформлен таким образом, чтобы вызывать ассоциацию скорее со спектаклем или юбилейным торжеством, нежели с «выездным заседанием Уральского областного суда», как официально называлось это событие. По всему Тавдинскому району проходили демонстрации и политические собрания, приветствовавшие начало слушаний. В немыслимом количестве писем и телеграмм с требованием наказать «озверевших кулаков» выражалось организованное общественное мнение ^{120}. Заседания проходили в тавдинском доме культуры, как можно догадаться — имени Сталина. «Всходы коммуны» сообщали: «на сцене в глубине [висел] портрет Павлика», судьи, свидетели и подсудимые сидели тут же, на сцене, а подсудимым отвели место на тесной и неудобной скамейке под охраной двух молодых людей, вооруженных штыками. Обвиняемым была предначертана роль презренных злодеев, поверженных мощью советского государства ^{121}.

Поскольку показательный процесс — это все-таки не только театральное, но и юридическое действие, смысловые несовпадения между обвинительным заключением, заготовленными речами общественных обвинителей, призванных дать ретроспективную оценку всему делу, с одной стороны, и показаниями подсудимых, с другой, могли смазать впечатление. Было крайне важным, чтобы подсудимые точно сыграли свои роли в этом сценарии, поэтому на допросах их заставляли много раз дословно повторять показания. В эпоху Большого террора, когда судьбу арестованных решали «тройки», сама логика следствия была иной: следственные ритуалы обращались вовнутрь. Работа по моральному подавлению и «перековке» обвиняемого происходила «камерно», поэтому протоколы допросов тех лет велись менее тщательно. Главное — заставить «врага» подписаться под обвинительным заключением, а не признать свою вину в зале суда.

Публичный характер показательного суда доставлял его организаторам довольно много хлопот. Во времена, когда следствие и суд проходили за закрытыми дверями, отказ обвиняемого от предварительных показаний не имел особого значения. (Такие случаи происходили: например, писатель Исаак Бабель на допросах соглашался с обвинениями, но впоследствии отказался от своих признаний, поскольку знал, что его расстреляют в любом случае.) Однако на публичном процессе отказ подсудимого от своих показаний мог испортить все дело, поскольку нарратив обвинения требовал полного соответствия с материалами предварительного следствия. Как постановила в 1924 году коллегия Центрального исполнительного комитета Коммунистической партии, цель процесса состояла в демонстрации правильности заранее принятого решения, а не в исследовании его мотивов и обоснованности ^{122}. Поэтому надо было знать наверняка: свидетели и подсудимые скажут все, что требуется. Согласно официальному протоколу процесса по делу об убийстве Морозовых (его полной стенограммы не существует), все прошло сравнительно гладко.