Товарищ пехота

В часы самоподготовки они чертили схему: стрелковый батальон в обороне.

Объявили перерыв.

Захлопнув устав, Вербицкий потянулся, сочно зевнул и заявил, что надоело ему заниматься «обеспечением флангов» и «сторожевыми постами»…

— Я научный работник, — сказал Виктор Петрович. — Я историк. После войны с наслаждением сниму форму, надену рубашку с отложным воротничком и тихохонько, пешочком пойду в публичную библиотеку.

— Значит, ты не хочешь воевать? — удивился Эльяшев.

— Это не то, Ваня. Нужно сейчас воевать, так воюю честно. Но я сугубо штатский человек! Тебя, Ваня, вот из армии упорно выгоняли, да ты не ушел… А я бы не хотел быть военным всю жизнь. Я хорошо чувствую себя лишь в библиотеке, в архиве. Лампа под зеленым абажуром. Книги. Фу, черт, как хорошо! — вздохнул он и, вытащив портсигар, сказал: — Дай, пожалуйста, спички…

С презрением Эльяшев взглянул на Виктора Петровича, отрывисто сказал:

— Противно мне, офицеру, слушать такую болтовню!

И быстро вышел.

Если бы он увидел снисходительно-добрую улыбку Виктора Петровича, то обиделся бы еще больше.

В коридоре он встретил лейтенанта Виленчука.

Виленчук отличался крайней молчаливостью. Перед войной он три года прожил на полярном острове Уединения. Так вот, его сослуживцы подсчитали со скуки, что за это время Виленчук произнес всего две тысячи восемьсот тридцать четыре слова.

— Знаешь Вербицкого? — обратился к нему Эльяшев.

Виленчук вынул изо рта трубку, посмотрел вопросительно на Эльяшева, снова сжал зубами мундштук и ничего не сказал.

— Ну, Виктора Петровича, моего соседа, — сказал нетерпеливо Эльяшев. — Я так хорошо думал о нем… Понимаешь, он говорит, что воевать ему не хочется! Мечтает поскорее сбросить гимнастерку… Архивная крыса!

Виленчук открыл рот, хотел что-то сказать, но вместо этого засопел трубкой и пошел дальше по коридору.

— Да постой! — рассердился Эльяшев. — Ты же с ним из одной дивизии!

— Да, — сказал Виленчук и остановился.

— Расскажи!

— Он в августе сорок первого года добровольно ушел рядовым на фронт. Он кандидат исторических наук. Под Волосовом он принял на себя в бою командование батальоном. Умный. Образованный.

За ужином Виктор Петрович сделал вид, что ничего не случилось. Сидя, по обыкновению, между Эльяшевым и Виленчуком, он аккуратно жевал пшенную кашу, со вкусом пил чай и рассказывал лейтенанту Шаповалову об архитектуре Ленинграда.

— Во всех или почти во всех городах пока что существуют отдельные здания. Иногда хорошие, красивые, иногда бездарные. Лишь в Ленинграде есть архитектурная симфония. Кажется, Гейне говорил, что архитектура — окаменелая музыка. Когда я вспоминаю набережную Невы и Адмиралтейство, то слышу музыку Глинки, стихи Пушкина…

Эльяшев не знал, можно ли употреблять слово «симфония» в разговоре об архитектуре. И потому он злился. Конечно, он понимал, что глупо злиться из-за этого, и все же настойчиво думал: «Вот ты какой, Виктор Петрович, магистр изящных искусств, черт тебя побери! Батальоном командовал… Может, ты смеешься надо мною? У меня и высшего образования нет». Он залпом выпил остывший чай.

— А что такое архитектурная симфония? — грубо спросил он вдруг и, раздувая ноздри, с потемневшим от волнения лицом, вызывающе посмотрел на сидящих вокруг офицеров.

Не глядя на него и обращаясь как будто к Шаповалову, Виктор Петрович мягко сказал:

— Это…

— Выходи строиться! — раздалась громкая команда.

Офицеры, гремя тяжелыми сапогами, вышли во двор.