Товарищ пехота

За ширмой сидел какой-то военный, и Романцов, рассеянно взглянув на его спину, подумал: «Адъютант…» Ему казалось, что полковник помимо уроков тактики непрерывно занимается составлением каких-то докладов.

А полковник Утков любил откровенные беседы с умными людьми, смех и песни, молодое кавказское вино. До ранения он был отличным лыжником. Теперь ему действительно часто приходилось составлять доклады, и, принимая из рук адъютанта папку с делами, он горестно думал: «Ну, старичок, только это тебе и осталось в жизни». И, глядя сейчас на Романцова, он знал, что скоро этот юноша уйдет на фронт уже офицером. В первом же бою он забудет доклады, схемы, конспекты. И если в душе его останется живое, умное, новое слово о войне, услышанное от полковника, и если это слово поможет ему в бою, старик будет счастлив, старику больше ничего не надо…

— Скажите, сержант, а откуда возникла у вас мысль, что на вражеские позиции надо теперь бросать под прикрытием мощного огня лишь мелкие группы пехоты? — спросил полковник.

Взяв со стола перочинный нож, он принялся строгать палочку. Кудрявые стружки сыпались на колени.

— Товарищ полковник, — признался Романцов, — я читал об этом статью в «Красной звезде».

— Похвально! Похвально, что читал газету, что запомнил! Откровенен! И этому я рад… Скажите, сержант, вот у противника в лесу дзоты, а наши пушки нельзя туда перевезти: чаща мешает. Что делать?

— Я бы взял с собой бронебойщиков.

— Читал?

— Н-нет… — произнес как-то неуверенно, смущенно Романцов.

— Своя догадка? Похвально! Хотя вообще-то ничего нового в вашем ответе нет, это уже давно как бы носится в воздухе. Надо было только догадаться… Разве я об этом не говорил на лекции? Нет? Значит, позабыл… Скажите вот что: противник имеет четыре траншеи и дзоты в глубине. Как построите боевой порядок роты?

Романцову было приятно, что они говорили о роте, хотя с курсов он должен был выйти всего лишь командиром стрелкового взвода. Он быстро ответил:

— В одну линию! Как рекомендует устав!

Полковник недовольно засопел:

— Устав вы знаете, верю! Только я вас не экзаменую, а даю шахматную задачу… Думайте и решайте!

Романцов молчал.

— Не знаете?

— Не знаю.

— Так и говори, что не знаешь! У врагов четыре траншеи. Они сидят в земле, в мощных дзотах. Что сделают им пули, что им атака? Каждый дзот надо штурмовать! Из траншей надо фашистов выковыривать, огнем выжигать! Следовательно…

— Штурмовая группа! — воскликнул Романцов.

— Правильно… Ну, думаю, хватит, — вдруг обернулся он к сидевшему за ширмой военному. — Ты убедился, милый Шостак, что мы не теряем зря времени и кое-чему научили твоего солдата?

Шостак!

Из-за ширмы вышел седой, приветливо улыбающийся капитан Шостак, обнял и поцеловал вскочившего Романцова.

— Прием, конечно, наивный, — насмешливо проворчал полковник, — но сержант, надеюсь, не обиделся…

— Здравствуй, Сережа!

— Товарищ капитан! Как я рад вас видеть! Вы получали мои письма?

Глава девятая Удар в ночь

За каменным сараем горел низкий костер. Пламя пожирало яростно трещавшие поленья. Так трещать могли только поленья, облитые керосином.

На снегу у костра сидели командир седьмой роты младший лейтенант Романцов, командир взвода младший лейтенант Рябоконь и разведчики — сержант Михеев и рядовой Азбек Минбаев.

Январские сумерки синели среди сосен. Вскоре показался чистый бледный месяц.

На охапках сена, на сосновых лапах спали в обнимку с автоматами, поджав ноги в огромных разношенных валенках, упрятав головы в поднятые воротники полушубков, изможденные бойцы.

Самый черствый сердцем человек ласково улыбнется, взглянув на спящего ребенка. Однако куда трогательнее вид сраженного усталостью солдата, которого сон опрокинул на рыхлый снег.

Романцов степенно беседовал с Рябоконем и разведчиками о незначительных событиях полковой жизни.

Пять дней Романцов и его солдаты жили в непрерывном наступлении. То, что волновало и до слез радовало в первом бою: сотни окостенелых трупов фашистов, разбитые дзоты и железобетонные доты, сожженные танки, вдавленные в землю пушки, русские крестьяне, которые выходили из леса и, рыдая от счастья, обнимали фронтовиков, — все это становилось теперь для Романцова обыденным, будничным. Кроме того, вдруг наступила оттепель, по обочинам дорог журчали ручьи, обозы отстали, и солдаты ходили по лужам в валенках. От этого они страдали больше, чем от вражеского огня.

К ярко пылавшему костру подошел старшина роты Соболев, солидный, хозяйственный пожилой мужчина, с тяжелой иссиня-черной бородой.

— Может быть, поужинаете, товарищ младший лейтенант?

Опустив на снег мешок, Соболе» вынул бутылку немецкого шнапса, банки норвежской селедки, головку голландского сыра — трофеи вчерашнего боя.

Романцов налил шнапса в кружку, выпил и поморщился.

— Дрянь! — убежденно сказал он.

— Да, с русской водкой не сравнишь! — горячо откликнулся Рябоконь.

Романцов передал бутылку Михееву.

— У нас все лучше, — сказал он. — Это раньше глупые люди вроде Шерешевского — помнишь его слова, Никита? — орали с восторгом: «Заграница, заграничное!» Теперь-то мы увидели все наглядно.