Товарищ пехота

Петров постучал костяшками пальцев в калитку, ожидая, что его начнут, как и три года назад, пытливо разглядывать сквозь щель почтового ящика.

— Кого там черт несет? — раздался за забором пронзительный женский голос.

Калитка распахнулась, и перед растерянным Петровым появилась коренастая растрепанная, разгневанная женщина.

— Я милицию позову! У Иннокентия Сергеевича охранная грамота! Я позову милицию! Комендант города в курсе вопроса!

— Какая милиция? Какой комендант? — Старший лейтенант отступил было на шаг, но мгновенно с упрямством, воспитанным годами непрестанных боев, вдвинул свое тело в калитку, чтобы та не закрылась. — Мне нужна Соня, Сонюрка! Ве-ро-ят-но…

На веранде, затканной пожелтевшими виньетками вьюна и дикого винограда, в глубоком кресле сидел доктор, сидел Иннокентий Сергеевич (теперь старший лейтенант знал его имя).

Старик зарос неопрятной бородкой, не белой, не серебристой, а с прозеленью. Глаза из-под кустистых, тоже зеленых бровей смотрели на приближавшегося Петрова с равнодушием, едва ли не предсмертным.

Если бы Петров шел по садовой дорожке медленно, то, несомненно, почувствовал бы это оцепенение стариковского взгляда.

Но, оттолкнув визгливую женщину, старший лейтенант подбежал к веранде.

— Здравствуйте, Иннокентий Сергеевич! — с восторгом сказал Петров. — Не узнаете? Глава тридцать восьмая. Шесть суток тогда у вас провалялся! Петров, Семен Терентьевич, брюшной тиф, свинка и дважды фурункулез в детстве!.. Помните? Глава тридцать восьмая!

— Сожгли.

— Что — сожгли?

— Монографию. — Старик говорил монотонно, вяло: каждое слово падало, как подтаявшая сосулька с мартовской крыши, впиваясь в сугроб.

— О н и?!

— Это не имеет значения. — Старик помолчал. — Теперь это не имеет значения.

— Сейчас же уходите! — зашептала за спиной Петрова растрепанная женщина. — Вы расстроили Иннокентия Сергеевича!

Навряд ли Петров был способен понять смысл ее слов.

— А Соня? Сонюрка, как вы ее называли! Софья Иннокентьевна!

Старик раскрыл рот с единственным, криво торчащим зубом, подумал и ничего не сказал.

— Софья Иннокентьевна учится в медицинском институте в Москве, — заученно-лживым тоном бодро и весело сказала женщина. — На днях она вернется… Да уходите, — прошипела она и подтолкнула Петрова в спину. — Или не поняли?

«Запекся. Загнанный конь», — вспомнились старшему лейтенанту слова доктора. Да, девятнадцатилетний Петров был загнанным конем, лежал, лежал и отлежался… Правда, у него было то сокровище, какое мы в девятнадцать-то лет и не ценим, — молодость.

Старик был обречен. Он помещался в кресле, как ворох небрежно брошенного грязного белья.

— Желаю здоровья, Иннокентий Сергеевич. Привет Софье Иннокентьевне. Спасибо! Я никогда не забуду вас!

Самообладание заставило Петрова произнести эти слова, приложив руку к козырьку фуражки и опустив глаза, словно он стоял у края незасыпанной могилы.

Через полчаса он вышел на площадь к костелу, туда, где спали когда-то прямо на гранитных плитах немецкие танкисты.

На самой середине площади плиты были выломаны. Низкий осыпающийся холмик земли чернел, как бруствер окопа. Петров подошел ближе. На фанерной дощечке было написано крупными красными буквами:

Софья Иннокентьевна Варганова,

руководитель подпольной

комсомольской боевой группы.

Повешена оккупантами в 1942 году.

Перехоронена 11 августа 1944 года.

Старший лейтенант снял фуражку, чувствуя, что он сегодня осиротел.

ЗЕЛЕНЫЕ ХОЛМЫ РОМАНИЕМИ

Командир взвода младший лейтенант Анисимов пал смертью храбрых в начале атаки.

Сержант Иван Левченко протяжно, властно крикнул:

— Слушай мою команду!

Он стоял за широким, в два обхвата, шершавым стволом сосны. Он видел всех солдат взвода и понял, почувствовал, что, услышав его голос, солдаты пересилили в себе ту минутную растерянность, которая невольно охватывает воина, когда на его глазах погибает в бою командир.

Левченко приказал обстрелять частым огнем вершины деревьев за просекой и, когда, ломая ветки, кувыркаясь в воздухе, рухнул на землю вражеский снайпер, подполз к младшему лейтенанту.

Семен Петрович Анисимов лежал на спине, лицо его было спокойным, задумчивым, словно притомился и прилег чуток отдохнуть младший лейтенант.

Вдруг настала минута тревожной тишины, которая выпадает на долю воинов даже в самом ожесточенном сражении. Зеленые холмы Романиеми столпились вокруг озера.

Левченко вынул из нагрудного кармана Анисимова его документы, снял с гимнастерки добытые ратным трудом его ордена и медали. Плакал ли сейчас Левченко? Вероятно, плакал, плакал беззвучно, глухо, как плачут в бою солдаты. Сегодня на рассвете, когда рота заняла исходное положение для атаки и уже выступили, показались из тумана зеленые холмы Романиеми, Иван Левченко спросил младшего лейтенанта, застенчиво, не совсем уверенно спросил о том, о чем они не раз беседовали на привалах у ночных костров.