Товарищ ребёнок и взрослые люди

В придачу к жестяному ведёрку с «каплей пива» на столе оказались куриные яйца, копчёная свинина и белый хлеб. И я тоже помогала, чтобы советские продукты не испортились. Обычно-то я варёные яйца не жаловала, не говоря о копчёной свинине, но на острове у всего этого был какой-то особый вкус! Наконец, от этой обжираловки меня начало клонить в сон, я закуталась в принесённое татой ватное одеяло и примостилась у него за спиной. Тата играл на гитаре, и спина его покачивалась в такт, а время от времени я получала лёгкие толчки локтем, но это не отгоняло сон. Вместо колыбельной все трое пели: «Яан уж кружку в руки взял, возчик пива Ааду. Видишь, уже ко рту поднёс, возчик пива Ааду! Пей-пей-пей пей-пей-пей, возчик пива Ааду!»

Этой песни я раньше не слышала, но глаза упорно закрывались, так что до конца я дослушать не смогла. Сквозь сон я услыхала, как тата начал: «Мне дома бы быть хотелось…» и ещё несколько полузнакомых песен. Когда я опять открыла глаза, праздник песни уже закончился, и дядя Артур рассказывал со смехом:

— Ну да, деревенских всех согнали в школу, и этот районный агитатор пел, ну прямо как соловей, мол, колхозный строй принесёт в Руйла счастье, и процветание, и дружбу народов. И что через пять лет тут будут и виноградники, и будут расти арбузы, которые товарищ Мичурин выводит сейчас для нашего климата…

— Я слышал, что товарищ Мичурин недавно свернул себе шею, — вставил Яан-Наездник. — Он как раз свалился с выведенной им клубники, хе-хе-хее!

— Ну да, — сказал дядя Артур, когда над клубникой Мичурина вдоволь посмеялись. — Но нам тут скоро станет опасно жить — на каждом шагу будут валяться виноградины величиной с человеческую голову! И тогда этот агитатор сказал, что в Руйла начнут ездить троллейбусы и трамваи, а коммунисты начнут бесплатно раздавать людям одежду. Водка будет совсем дармовая, а коров начнут доить электричеством! И сам крикнул, окончив выступление: «Аплодисменты, товарищи!» Но никто, кроме него самого, не захлопал.

— Вот ведь невежи! — со смешком сказал Яан-Наездник: — Не могут оценить электрокоров!

— Ну да, и под конец этот мужчина сказал: «Товарищи, вопросы есть? Смелее, товарищи!» — продолжал рассказывать дядя Артур.

— Ну тогда Лийси Талкоп встала и спросила: «Может, как-нибудь можно в колхозный свинарник одно новое ведро, а то теперь я кормлю свиней из своего ведра?» Ух, что тут было, этот агитатор жутко озлобился и закричал: «Провокация! Это буржуазная пропаганда! Вам за это придётся ответить!» Лийси и пустилась бегом домой — давай бог ноги! А то ещё увезут в Сибирь!

— Но кто тогда будет колхозных свиней кормить, если всех в Сибирь увезут? — засмеялся Яан-Наездник и обратился к тате: — Ты, Феликс, вдруг стал таким тихим, что тебя и не узнать! Не горюй — правда воспрянет, ложь провалится! Однажды непременно…

— Чёрт! — услышала я, как тата воскликнул не своим голосом.

— Я дойду хоть до самого Сталина. Это чёрт знает что такое!

— Знаешь, я где-то слышал, что Сталин на самом деле лошадь! — сказал Яан. — Его мать крутила с Пржевальским — ты знаешь про этих диких лошадей, — лошадь Пржевальского! Ну и очень возможно, что Иосиф Виссарионович — сводный брат лошади, хе-хе-хе!

— Не говори глупостей — лошадь животное умное! Сам я лошадей Пржевальского не видел, но не могут они быть такими глупыми, как этот старый усатик! — сердито сказал дядя Артур.

— Ох, да, — произнес тата своим обычным тоном и голосом. — Известное дело: глас народа — глас божий. В народе говорят, что Ленин, то бишь Ульянов, на самом деле вроде наполовину эстонец. Будто бы отец его — Хулль [13]Яан, и мамаша с этим Яаном познакомилась в Тарту на нашем первом Певческом празднике…

— По времени совпадает! — радостно объявил Яан-Наездник.

— Певческий праздник был в 1869 году, Володя родился в 1870-м!

Теперь была пора и мне показать свои знания. Хорошо, что в доме есть радио, иначе откуда бы мне знать подходящие к моменту песни! И я запела: «На дубу высоком да над тем простором два сокола ясных вели разговоры…»

Это была красивая грустная песня — в концерте по заявкам ее хотели послушать много товарищей. Наверное, они по вечерам сидели у своих радиоприемников и тихонько подпевали — точно, как и я.

Все трое смотрели на меня, вылупив глаза, и я заметила, как их губы начали чуть-чуть подрагивать. Наверное, они сдерживали слёзы, ведь мужчины не плачут. Это была красивая и грустная мелодия, особенно в том месте, где «первый сокол со вторым прощался, он с предсмертным словом к другу обращался», что, «все труды заботы на тебя ложатся!» А другой ответил: «…позабудь тревоги, мы тебе клянёмся — не свернём с дороги!»

И когда я спела, наконец, «и соколов этих люди все узнали, первый сокол — Ленин, второй сокол — Сталин!», слушатели разразились громким хохотом во всё горло. У Яана-Наездника на глазах были слёзы, но рот хохотал так, что становилось жутко.

— Ге-ни-ально! И откуда только ты взяла такую песню?!

— Ате! — послышался с берега сердитый крик тёти Армийде.

— Вот где вы, бездельники, околачиваетесь! Леэлочка, дядя Артур тоже там?