Товарищ сержант

Гляжу, катят они орудие к переезду, ставят его у столба электропередачи, хватаются за станины. Дальность до них — метров четыреста. Первый же наш выстрел был удачным. Снаряд попал в пушку, правое ее колесо отскочило и покатилось по дороге. Вторым снарядом добили орудийный расчет.

До вечера мы успешно обороняли танк, Супрунов хорошо помогал, своевременно предупреждая о пытавшихся подобраться к нам фашистах с фаустпатронами. Но перевязать себя сам он так и не смог, потерял много крови, ослабел. Надо было ему помочь. Я открыл интенсивный огонь по насыпи, Орехов кубарем вылетел через передний люк и сразу — за правый борт танка. Перевязал Супрунова, и начали они вести наблюдение теперь уже вдвоем.

Обзор у меня был хороший, но беспокоила одна слабость в обороне танка. Несколько правее нас железнодорожную насыпь прорезал тоннель. Бетонная труба большого диаметра. Танк может пройти свободно, и его не заметишь, пока не откроет по тебе огонь. В жерле тоннеля вообще темновато, а в сумерках он и вовсе перестал просматриваться. Время от времени я пускал туда снаряд. На всякий случай. Но вот за насыпью послышался гул немецких танковых моторов. Навел я пушку в темное отверстие, пересчитал снаряды. Четыре бронебойных, один осколочный — весь мой боезапас. Будем его беречь. Жду, слушаю. Гул танков мало-помалу удалился в сторону переезда, а потом и затих в отдалении. Значит, прошли мимо.

А нам надо что-то предпринимать. Наступает ночь. Все ориентиры и другие местные предметы расплываются во тьме. В орудийный прицел почти ничего не видно. Замечаю только какое-то движение на насыпи.

— Опять фаустники! — кричит Орехов.

Бью из пулемета наугад, они отвечают, но фаустпатроны по-прежнему не долетают до танка. Потом за нас принимаются шестиствольные минометы, в солдатском просторечии — «ишаки». Воют нудно, на двух нотах: «и-ии». Мины рвутся неподалеку. В это время прошли наши самолеты-разведчики, сбросили осветительные ракеты в глубине вражеской обороны. Во всей округе стало светло как днем. Вдали ударили гвардейские реактивные минометы, залп «катюш», видимо, накрыл противника. Во всяком случае, «ишаки» замолчали.

На душе полегчало, однако из танка все равно пора выбираться. Выпустил я последние снаряды по насыпи, вынул лобовой пулемет, взял запасные к нему сошки, шесть полных дисков с патронами, две гранаты. Выкинул все это ребятам, вылез сам. Супрунов совсем ослаб от потери крови, еле держится. Тело командира они прикрыли обгоревшим брезентом.

Стали мы с Ореховым устраивать пулеметную позицию впереди и правее танка. Насыпь четко рисуется на фоне ночного неба. Это хорошо, это нам плюс, фашистам минус. В одиннадцатом часу вечера к нам подошла тридцатьчетверка из 2-го батальона. Взяла наш танк на буксир, однако не вытащила — слишком плотно держала его грязь. Танкисты забрали тело нашего командира, посадили и раненого Васю Супрунова. Их командир старший лейтенант говорит мне:

— Ну а ты танковый закон знаешь.

— Знаю.

А закон у нас жесткий: без приказа старшего начальника механик-водитель не имеет права оставить машину. Сам старший лейтенант отдать мне такой приказ не может — не из нашего он батальона. Он сказал, что немедленно доложит обстановку командиру бригады. Дима Орехов хотел остаться со мной, но я приказал ему ехать с танкистами. Жаль было парня — войне уже конец виден, а Диме-то едва восемнадцать лет минуло.

Пока тридцатьчетверка стояла около нас, фашисты, засевшие на насыпи, не проявляли активности. Но когда танк ушел, полезли опять. Зрение у меня острое, а кроме того, насыпь и тумбы ясно рисуются на фоне неба. Едва немцы завозятся, бью короткими очередями. Слышу, кричат на ломаном русском языке:

— Эй, рус, сдавайсь! Не будешь сдавайсь — капут!

Ну а я им в ответ очередь. Помню, расстрелял уже два диска. Потом сильный удар, откуда-то навалилась тьма.

Очнулся я через двое суток. Открыл глаза, а в них как молоко налито. И в этой молочной белизне — тоненький лучик. Оказывается, нить электрической лампочки в госпитальной палате. С неделю я ничего, кроме этого лучика, не видел. Почти полностью потерял зрение. Лечили меня в госпитале, и помаленьку я стал различать окружающие предметы, а потом зрение полностью восстановилось. Оправился после контузии и вернулся в свой батальон.

Командир орудия Герой Советского Союза старшина Виктор Лозовский рассказал, как он меня нашел. Когда тридцатьчетверка из 2-го батальона привезла моих товарищей и тело командира в бригаду и старший лейтенант доложил полковнику Абрамову о случившемся, Тихон Порфирьевич приказал Лозовскому немедленно отправиться за мной. Старшина нашел подбитый танк, а потом и меня. Лежал я на спине, в руке зажата лимонка. Послушал он сердце — стучит. Ну, положил в свою машину, отвез в медсанбат. Там поставили диагноз — сильная контузия головы.