Товарищ Ссешес

Врывающиеся на веранду люди… звук разбитой чашки, дребезжащей жалобу испуганным хозяевам… Заскорузлая пятерня на лице, отталкивающая от сползающей по стене бабушки, с бульканьем выдыхающей на покрытый голубыми, как само небо, васильками, темные, кажущиеся черными капли крови… Хеканье деда, с молодецкой удалью вздымающего над головой табурет, и кажущийся громом выстрел…

Оборванная фигурка, покрытая пеплом, сажей и кровью, неловко ковыляла в никуда, шатающаяся от истощения и боли — единственного утешения… только вот боль тела не важна и теряется в темном валу другой боли… Растворяющей душу и заставляющей выть…

…Раздающийся визг сестры и все тот же голос — "Куда ты, пацанчик, не сцы, там без тебя разберутся. Идикося сюда, сладенький мой"… Вкус крови, своей и чужой из прокушенной руки, пахнущей табаком и порохом… перила веранды в потрескавшейся зеленой краске, впивающиеся в грудь, боль в заломленных руках и дикий вой распростертого перед лицом на ступенях дома брата, пытающегося запихнуть в распоротый живот извивающиеся змеи внутренностей… Хохот… Хохот и ритмичные удары… Выстрел, тихий выстрел мелкокалиберного пистолетика, раздавшийся из сарая… Рывок и пустота. Пустота и тишина, длившаяся вечно, прерванная треском жадного пламени, пожирающего постройки…

Вот и конец путешествия — яма выворотня и голая мальчишечья фигура, свернувшаяся клубком, снова и снова вздрагивающая в странном подобии забытья. Вздрагивающая от лиц… Знакомых до боли лиц, встающих перед внутренним взором… спокойных… искаженных мукой… разбитых в месиво табуретом… и устремивших сквозь клубы дыма взгляд наполненного мукой последнего уцелевшего василькового глаза…

16.08.1941 г. Белостокская ЖД, линия Семятичи-Волковыск,

Немецкий топливный эшелон ведомый паровозом серии "ФД".

За окном будки медленно проплывал плотный осинник с проглядывающими сквозь него редкими сосенками. Мерный перестук колес и пыхтение Семеныча, швыряющего в топку поленья, чуток клонили ко сну. Привычным жестом дав щелбана главному манометру, стрелка которого уж полгода имела вредную привычку замирать около цифры пять атмосфер и без хорошего пинка дальше не показывала, машинист Белостокской железной дороги Силин Петр Сергеич, бросил уже несчетный за сегодня косой взгляд в сторону раскорячившегося на боковом помосте ганса и глубоко вздохнул. Тот вцепившегося в ограждение и с недовольным видом поплевывал семечками из огромадного подсолнуха, кое-как удерживаемого одной рукой. Подсолнух был реквизирован в недавно пройденной Гайновке, где из-за большого зашлакования котла были вынуждены загрузить еще топлива.

"Эх Федя ты мой, Федя…" Привычным жестом погладив штурвал реверса уже отполированный мозолистыми руками за долгих семь лет работы. "Да если б не семья, рванули бы мы с тобой Федька, да к нашим… Эх, правда, не прорвались бы, но хоть пару стрелок с корнем бы вывернули…" Бросил еще один взгляд на откляченный от пышущего жаром котла гансов зад, расплеванную подсолнечную шелуху… "Припекат тебе…" — подумалось с ехидством. "У, изверг! Коромыслом тебя, да через три прогиба! Хозяева жизни чертовы, нагрузили состав так, что еще чуть-чуть и песочницы открывать придется из-за того что колеса в холостую проворачиваться будут. Вместо полутора тысяч тонн, ну край двух тысяч, все три загрузили. Даже по ощущениям ползем, как беременные черепахи. Да и с такой загрузкой дровами-то не особо потопишь. Эт тебе не донбасский уголек. Поленья сыроваты, да и торф этот чертов…"

Кое-как сдержавшись от плевка, Петр бросил взгляд на Семеныча, покрытого бурым налетом торфяной пыли. Чуток сдобренный опилками и разукрашенного индейскими узорами потеков пота, старый друг и уж пять лет как сосед, с чертыханием шуровал ломом в колосниковой решетке.

— Семеныч, нешто так хреново?

Начало ответной фразы кочегара на русский письменный можно было перевести только частично из-за ее большой экспрессии и сочности используемых образов.

— …мать! Всем наш Федька хорош, но за колосники я бы конструктору руки да повыдергал. На "овечке" да и то получше было. Ведь пока на угле идем — все как на мази. Ни пригара тебе, ни шлакования. Да и стокер автоматом уголек в топку кидает. А с дровами или с торфом этим чертовым хоть не связывайся. Мало того, что лопатой намашешься или поленьями нажонглируешься. Так от них хоть каждых верст десять колосники чисти — все равно забивается, сволочь. — Сдув губами каплю пота, зависшую на кончике носа и стоически сопротивляющуюся силе тяготения, кочегар подцепил висящий на выступающем из стены будки крюке чайник и с громким бульканьем глотнул прямо из носика. После чего направил тонкую струйку воды себе прямо на лицо и с удовольствием отфыркался. — Да еще эти вот… только разогнешься отдохнуть, тут как тут, глаза мозолят. Хорошо хоть в кабину не суются, запачкаться наверно боятся, немчура клятая…