Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Пролог

Если хочешь получить знания, то участвуй в практике, изменяющей действительность. Если хочешь узнать вкус груши, то тебе нужно её изменить — пожевать её.

Мао Цзэдун. Относительно практики.

Спустя месяц после смерти Мао Цзэдуна 9 сентября 1976 года его вдова Цзян Цин и три других высокопоставленных руководителя — Яо Вэньюань, Ван Хунвэнь и Чжан Чуньцяо, пришедших к власти благодаря защите принципов культурной революции Мао, были арестованы самозваными преемниками и заклеймены как враги партии и государства. В последующие недели улицы Пекина, Шанхая и других городов были наводнены миллионными массами, которые обвиняли эту «банду четырёх» в попытках убить Хуа Гофэна, преемника Мао на посту председателя партии, и узурпировать высшую партийную и государственную власть. В Шанхае демонстранты несли чучела Цзян Цин с петлёй палача на её шее и транспаранты с её именем, написанным иероглифами, похожими на кости. Говорят, в начале октября Хуа информировал Политбюро ЦК о том, что Цзян Цин пыталась усилить свою власть рядом неправомерных поступков, в том числе некими экстраординарными беседами с учёной-американкой, которые состоялись летом 1972 года и продолжались целую неделю. Её обвинили в том, что она использовала эти беседы, чтобы «утвердить свой культ», и выдала иностранке личные и партийные тайны. Весь следующий месяц в дацзыбао она изображалась в карикатурном виде, её поносили как «императрицу» и «предательницу». На некоторых плакатах были фотографии беседующих Цзян Цин и «учёной-американки» (моя то есть). То, что когда-то было её прерогативой, стало её наказанием.

Цзян Цин — четвёртая и последняя жена Мао Цзэдуна, некогда самого влиятельного и долговечного революционного вождя современного мира. Во время наших бесед и написания мною этой книги она была, несмотря на сдержанность китайского правительства в освещении её деятельности, самой могущественной женщиной в мире. В наших беседах она говорила о себе как о жене Мао Цзэдуна куда меньше чем о своей тридцатилетней борьбе за то, чтобы самой стать лидером. Даже во время и после культурной революции 60‑х годов, когда она находилась у руля политики, её положение было непрочным. Восстанавливая прошлое, она тонко, но отчётливо демонстрирует причины этой непрочности. В первое десятилетие этих 30 лет её, в общем, не замечали, во второе и третье она была связана своим положением жены революционного вождя в обществе, в основном патриархальном — пусть и в меньшей степени, чем раньше. И лишь к четвёртому десятилетию, когда Мао начал сдавать и стал скорее символом, чем действующим вождём, она быстро выдвинулась на первый план.

Она видела, что, хотя она и принадлежит к высшему эшелону власти, мир не признаёт её. С незапамятных времен любой талантливый мужчина в Китае стремился оставить своё имя в истории. А Цзян Цин — одна из очень немногих женщин в китайской истории, имевших такое же устремление. Эта книга — свидетельство её желания добиться признания истории, её попытки записать своё прошлое таким, каким его знает одна она, и остаться в памяти потомков благодаря своим убеждениям и свершениям.

Конечно, Цзян Цин сильно рисковала, ища такой личной известности. Добиваясь выхода книги о себе, она бросила вызов концепциям коммунистической эпохи. С конца 30‑х годов и до середины 40‑х, в период, когда китайские коммунисты, обосновавшиеся тогда на Северо-Западе (в Яньани), были молодыми и полными энтузиазма сельскими революционерами, малоизвестными или имевшими дурную репутацию, правящий гоминьдан (ГМД) стремился нейтрализовать их вызов, отказывая им в доступе к внешнему миру. Коммунисты обходили это затруднение, благоразумно поверяя версии своих жизнеописаний отдельным отчаянным журналистам, которым удавалось добраться до районов их пребывания. Была надежда, что иностранные гости (самым запомнившимся из них был Эдгар Сноу) представят миру за пределами Китая образы борющихся революционеров, которые вызвали бы симпатию к ним.

В середине столетия, с утверждением в Китае власти коммунистов, которые начали всеобщую перестройку страны и людей и вступили в официальные дипломатические сношения с иностранными державами, эпоха, когда составление биографий поручалось кому-то, кончилась. Хотя в Китае 70‑х годов в основном продолжала господствовать та же группа людей, что и в дни Яньани, они агрессивнее, чем когда-либо ранее, отстаивали маоистское положение о том, что историю творят массы. Вооружённые уверенностью, обретённой почти за четверть века правления, руководители приглашали тысячи иностранцев посетить Китай, ничуть не сомневаясь, что те будут поражены переменами и в положительном духе подробно расскажут остальному миру об освобождённых массах этой страны.