Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

«Я тоже солдат,— гордо заявила Цзян Цин в ходе нашей беседы в Пекине, словно желая рассеять возможные сомнения на этот счёт.— Во время Освободительной войны я была политическим инструктором в отряде и подчинялась непосредственно штабу Северо-Западного театра военных действий. У меня и сейчас есть воинское звание».

Когда в Кантоне Цзян Цин вернулась к этой теме, личные воспоминания в её рассказе соседствовали с недавно изученным материалом. Готовясь к встрече со мной, она прочитала дневники, предназначавшиеся для ЦК, и написанные его членами, о повседневных событиях похода из Яньани в Пекин. Дневники проделали весь путь в специальных ящиках. К этим записям она присоединила выполненные от руки карты, подробные данные о боях, количестве войск и общее описание нескольких театров военных действий. В последние дни, потраченные на заметки о периоде в три с половиной десятилетия (1937—1972), она, по собственному признанию, очень устала, и всё же беседа об этих бурных временах доставляет ей огромное удовольствие. Слишком долго она носила воспоминания о событиях тех лет в себе, не имея возможности ими поделиться. Иностранцы должны понять, подчеркнула она, что историю этого периода знаем только «мы» (руководящие товарищи), только «мы» в состоянии нарисовать полную и точную картину того, что происходило тогда в стране.

Вести авторитетный разговор о войне издавна было привилегией мужчин, и ей это не всегда легко удавалось — минутами Цзян Цин вела себя удивительно по-женски. Во время вечерней беседы, длившейся около семи часов, она то вдруг прерывала свой рассказ об истории войны и с сияющей улыбкой указывала на стены (их украшали увеличенные фотографии образцов каллиграфии Председателя), то начинала нервно теребить крохотные гирлянды жасмина и орхидей на своём веере или поправлять цветочки, которые прикрепила к моему вееру.

Прежде чем приступить к серьёзной вечерней беседе, она поднялась, провела меня через холл в длинную комнату с высоким потолком и пригласила присесть рядом с ней на огромный бежевый диван. Перед нами на низком длинном столике стояли кружки с чаем, настоянным на засушенных цветах; их аромат, наполняя влажный воздух, струился над деревянными тарелками с экзотическими свежими овощами. Она описала их, как ботаник и поэт, ни разу не прибегнув просто к эстетической оценке их естественной красоты и запаха. На тарелках были симметрично разложены прозрачные ломтики толстого стебля лотоса и крупные семена лотоса. Цзян Цин ловко вытащила розоватые колючки из плода, который внутри оказался хрустящим и белым. Самое странное, даже жутковатое впечатление производили «глаза» феникса: растущие на южных деревьях длинные стручки лопаются, и в каждом оказывается одно большое чёрное зерно — как зрачок глаза. Эти тёмные глаза феникса, символ женского начала в традиционной китайской иконографии, пристально смотрели на нас, а мы палочками доставали их и ели. Рыхлые зёрна имели своеобразный, но приятный вкус.

Поднявшись, Цзян Цин жестом предложила мне пройти в другой конец комнаты, где на двух больших столах лежало шесть отлично выполненных от руки карт. Их только что подготовили для неё в Пекине под руководством товарища Ван Дунсина (телохранителя Мао в годы гражданской войны)[197]. Товарищ Ван обычно консультировал Председателя при решении военных вопросов и сопровождал его в походе на Северо-Запад. Цзян Цин считала его блестящим военным историком и сказала, что все записи по части военных действий подготовил для нашей встречи он. Но сейчас присутствует другой, не менее видный военный специалист, товарищ Чжан Цинхуа. Необычно высокий и с удлинённой формой головы, он стоял по другую сторону стола с картами. Поглощённый работой, он, кажется, смутился при нашем внезапном появлении.

Во время кампании в Северной Шэньси, продолжала Цзян Цин, товарищ Чжан Цинхуа командовал отделом по подготовке боевых операций. Сейчас он руководит Национальным бюро общего инспектирования. Его военный опыт позволит ему говорить о военной истории живо и конкретно, хотя исчерпывающий анализ основных принципов дается в произведениях Председателя Мао. Но ни её рассказ о конкретных событиях, ни сообщение Чжан Цинхуа не будут «сухими», пообещала Цзян Цин. Впрочем, в ходе беседы Чжан лишь указывал на больших картах места событий, о которых рассказывала Цзян Цин, и вежливо, без комментариев, соглашался с её точкой зрения.

«Очень много искажено, много лжи и клеветы — предупредила Цзян Цин, говоря о собственной роли в Освободительной войне.— Но разве я была бы настоящим китайским коммунистом, если бы враги не нападали на меня? Вот вам один пример: во время боёв в Северной Шэньси я постоянно вела политработу в армии. И всё же находятся люди, утверждающие, будто я шила обувь. Другие говорят, что, как только я обнаружила на себе первых трёх вшей в Яньани, я сразу же сбежала. Они не знают, что, когда я совершала переход с войсками, у меня снова появились вши. В те дни иметь вшей значило быть революционером!»