Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Большинство моих бесед о Лу Сине и всех тех, чьи произведения издавались при коммунистическом режиме, концентрировалось на связях Лу Синя с компартией и её идеологией. Мысль о том, что Лу Синь был коммунистом по духу, если не буквально, была также крайне важна лично для Цзян Цин, о чём свидетельствовали параллели, которые она часто проводила между ним и собою. Лу Синь никогда не был коммунистом в формальном смысле слова (он не имел партийного билета), да и она, когда жила в Шанхае, утратила своё положение товарища с партийным билетом; такая политическая неувязка вызывала подозрение к ней в последующие годы. Героизм того и другой при таких обстоятельствах был прямо подчёркнут в её рассказе о примерно одинаковом преследовании их не только гоминьданом, но и литературными комиссарами Чжоу Яном, Ян Ханьшэном и прочими, кого Лу Синь остроумно назвал «четырьмя злодеями»; это прозвище сохраняется за ними до сегодняшнего дня. Таким образом, для неё вера в связь Лу Синя с партией и её идеологией имела первостепенное значение, ибо она показывала непрерывность её собственной политической деятельности, которая продолжалась, поддерживаемая непреклонным коммунистическим духом, когда стёрлась буква принадлежности Цзян Цин к партии.

Спустя более десяти лет после культурной революции идеологи, ориентировавшиеся на Цзян Цин, продолжали черпать из произведений Лу Синя материал для всякого заявления, которое могло быть истолковано как осуждение «четырёх злодеев» и поддержка дела Мао. В воссоздаваемой [Цзян Цин] картине бурлящей, но окрашенной кровью культурной жизни 30‑х годов Лу Синь фигурировал как единственный литератор, достаточно влиятельный, чтобы служить Мао Цзэдуну идеологическим ориентиром в Шанхае в то время, когда Мао и его соратники по походу боролись за существование и за политическую власть в глубинных районах. В этом воссоздании для Цзян Цин было чрезвычайно важно выделить Лу Синя из всех остальных шанхайских писателей и показать, что он единственный, кто мог посмертно в полосу либерализма 60‑х годов быть опорой для неё и для Мао и его сторонников.

5. Шанхайское кино в ретроспективе

Вино, музыка и кино — три величайших творения человека. Самое молодое и самое могущественное из них — это кино. Оно способно будоражить умы, заставляя их мечтать. Мечта — это свободное движение сердца; она, как в зеркале, отражает всю скорбь жестокого мира. Способность кино распространять идеи не имеет границ.

Тянь Хань. Воспоминания о моей карьере в кино

Кино всегда имело притягательную силу для Цзян Цин. Она считала его абсолютно необходимым для современной культуры. В её представлении кино и литература были тесно связаны между собой. Размышляя о своём бессистемном образовании, которое, впрочем, приобщило её к иностранной литературе, она сказала во время нашей первой беседы в Доме народных собраний:

— Я пробовала писать романы, пьесы и стихи, но ничего хорошего из этого не вышло. Первым американским писателем, с которым я познакомилась, был Эптон Синклер, автор книг «Нефть», «Король Уголь» и «Джунгли». Синклер был реформистом. Позднее я читала Джека Лондона и Джона Стейнбека. Но тем не менее я слишком невежественна. Зато я видела множество фильмов, большей частью рузвельтовского периода: тогда было выпущено много фильмов, основанных на литературных произведениях. Я часто не обедала и ходила голодная только для того, чтобы сэкономить деньги на кино. Я восхищалась игрой Греты Гарбо. Она ещё не сошла со сцены?

Я ответила, что, кажется, она в Нью-Йорке и целиком ушла в личную жизнь.

— Должна сказать о ней доброе слово. Вы, американцы, поступили с Гарбо несправедливо, не дав ей Академической премии[77]. Я считаю, что это вина власть имущих в Соединённых Штатах, а не американского народа. Когда я была в Яньани, один ваш корреспондент, Брукс Аткинсон, часто беседовал со мной о Гарбо.

— Брукс Аткинсон стал широко известен в Америке как театральный критик «Нью-Йорк таймс»,— заметила я.

— Не удивительно, что он так обстоятельно говорил со мной о литературе и искусстве! Он всё ещё в Нью-Йорке?

— Да, но он ушёл из «Нью-Йорк таймс».

— Если вы увидите его, скажите ему, пожалуйста, что я ещё помню его. А если вы увидите Гарбо, скажите, что я посылаю ей привет. Она великая артистка. Грета Гарбо — это «великая Гapбo»! Её интерпретация буржуазно-демократических произведений ⅩⅨ века исключительно талантлива. У неё в характере есть бунтарский элемент. Она держит себя с достоинством, без аффектации и не склонна к театрализации.