Товарищи

На какой бы за эти полвека бумаге ни печаталась «Поднятая целина» — на сереньких ли, с соломенным отблеском, страницах районных газет, которые коннонарочные доставляли прямо в борозду, или на лауреатской, с серебристым отливом, бумаге, на плоской ли рукопечатной машине в подпольной антифашистской типографии или на ротации полиграфического комбината «Правды», — ее не смогло взять время. Штурмовики бросали ее в огонь, но он отступился от нее. «Соавторы» с берегов Гудзона, но в половцевских башлыках, подкрадывались к ней, как подкрадывались они и к «Тихому Дону», рассудив за спиной Шолохова, что надежнее всего будет завершить сюжет гибелью Давыдова и Нагульнова от руки чекистов, но тут вдруг явилась вторая книга романа с ее финалом, под стать по идейной и художественной мощи финалу «Тихого Дона».

Уже тогда, полвека назад, Шолохов как бы запасся в своем романе ответом и тем, кто впоследствии, эксплуатируя на страницах журналов лошадку «нравственности», нет-нет и будет выворачивать ее задом к литературе тридцатых-сороковых годов, которой, мол, еще не дано было дотянуться до отметок истинной духовности. После Октября не было у нашей партии более высоконравственной задачи, чем задача вызволения человека земли из вековечной нужды и отсталости, и одухотворенный ею роман Шолохова сразу же неизмеримо поднял нравственный потолок всей нашей литературы. А разве этот творческий урок прошел бесследно для того поколения писателей, чье мужественное слово было принято на вооружение народом в годы Великой Отечественной войны наряду с эрэсами, тридцатьчетверками, ястребками. С полей грандиозной битвы с фашизмом на всю страну и на весь мир зазвучал голос советской литературы, исполненный высокой любви к Родине и испепеляющей ненависти к ее врагам.

Неудержимы годы, но молодой восторг узнавания своего времени, своего народа, самих себя остается с нами. Не убывает, а обновляется читательская любовь к «Поднятой целине», все ярче освещаемой историческим опытом народа и личным опытом каждого из нас. Все полнее выявляются ее общечеловеческие значимость и ценность.

Еще полвека пройдет. Будут рождаться звезды и дети. Вновь и вновь из сердца автора «Поднятой целины» будет передаваться сердцам миллионов людей скорбь о тех, кому отзвучали весенние птахи в гремяченских вишневых садах.

Но ему же, Шолохову, люди всегда будут обязаны и тем, что все громче и громче будут величать певучие серые птахи этих рыцарей коллективизации, с которыми народный художник слова, как товарищ по партии, разделил их бессмертную славу.

Дорога в бессмертие

Теперь и я воочию увидел в холодном февральском небе над донской степью черный диск солнца.

На перроне станции Миллерово беззвучно рыдает Владилен Логачев, секретарь Миллеровского горкома партии и сын председателя Вешенского райисполкома, друга Михаила Александровича Шолохова времен «Поднятой целины».

Сколько раз приходилось ездить из Миллерово в Вешенскую по этой дороге, и каждый раз столько ослепительных картин и воспоминаний нанизывалось на нее, пока страницами огромной книги шелестела справа и слева возлюбленная и озаренная гением Шолохова степь, но никогда еще не казался таким долгим этот путь. Кое-где уже проталинами зачернела земля, на подходе новая весна, но на этот раз он уже не встретит ее вместе с земляками, не подъедет к полевому стану, к ферме, к парующей пашне, как в далеком тридцатом году и как совсем еще недавно, когда он страстно вырывался из-под власти недуга к людям, к зеленеющей среди корней зимнего леса траве, к розе степных ветров, обжигающей его сердце.

Все больше и больше напоминали эти его последние свидания со степью прощальные круги над нею могучего орла перед тем, как он, вдруг сложив крылья, камнем падает вниз на курган, с которого некогда молодым и полным силы взлетал в высоту, распластавшись над миром.

И уже недавно в Москве — всего две недели назад — Шолохов сказал врачам, что немедленно возвращается домой, на Дон… Из окна, взметенного над вешенским крутобережьем, не отрываясь, смотрел в затопленную зимним солнечным светом холмистую даль. Что-то там видел, доступное только его взору, шутил с земляками, с вешенскими друзьями, поднимавшимися к нему наверх. А три дня назад утром сказал Марии Петровне с усмешкой: «Мы с тобой уже так стали похожи друг на друга, что мне даже и сон приснился, что для нас, обоих, подседлали одну лошадь. Смотрю, а она зеленая…»

На чоновском коне своей бурной молодости не въехал, а ворвался он в литературу и принес с собой звуки и краски Великой революции. Это она подвела коня юному гению с казачьего хутора Кружилина, и с тех пор он уже останется верным ей, ее идеям ее ленинскому знамени. Навсегда останется в центре его внимания, у центре творчества судьба человека труда, судьба родного народа. Им он отдаст свое сердце, свое перо.