Товарищи по оружию

Артемьев сориентировал карту и поехал впереди своего маленького отряда. Сзади него ехал пленный японец, за японцем – Скворцов, за Скворцовым – двое монголов.

Вскоре отряд догнал второй пограничник – Дунин.

– Товарищ капитан, – сказал он, подъезжая к Артемьеву, – мне товарищ капитан вас догнать приказал.

Дважды повторенное слово «капитан» имело разные оттенки. Слово «капитал», обращенное к Артемьеву, означало просто капитан, а слово «капитан», под которым подразумевался Данилов, означало – мой капитан, самый главный, настоящий, пограничный.

Через седло у пограничника был перекинут халат, а рукой он поддерживал зеленый жестяной ящик.

– Товарищ капитан приказал вам рацию передать. Я ее вместе с халатом нашел, она лямками прямо с халатом скрепленная, чтобы под ним не заметно было, если халат по кругу раскинуть. Товарищ капитан приказал прямо с халатом, не отцеплять. Вдруг чего-нибудь в халате зашито.

– Ясно, – сказал Артемьев, поворачивая лошадь и глядя на японца.

Японец сидел на лошади, низко опустил голову и, как показалось Артемьеву, намеренно пряча лицо.

– Давай сюда. – Скворцов, подъехав к Дунину, взял у него ящик и халат.

– А быстро вы едете, – сказал Дунин, который, выполняв приказание своего капитана, как бы почувствовал себя в положении «вольно».

– Спешим, – сказал Артемьев, – надо поскорей врача прислать.

– Это верно, – сказал Дунин голосом, который из веселого стал растерянным. – Капитан воды каждый момент требует, а он, когда здоровый, воду ни в какую не пьет. Пришлите вы, товарищ капитан, за-ради бога, скорей врача! – все тем же растерянным голосом попросил Дунин и, подъехав к японцу, замахнулся на него.

– Эх, так бы и дал этому диверсанту по сопатке той же самой своей рукой! И знаете, товарищ капитан, – Дунин опустил руку, – до чего рука болит! Зубы у него, что ли, ядовитые? Не может этого быть, а?

– Думаю, не может быть, – невольно улыбнулся Артемьев.

– Я тоже думаю, – в свою очередь, улыбнулся Дунин, – а рука вроде другое показывает.

– Как с тем цириком, которого я вас посылал искать. И как с японцем?

– Цирик живой, а японец утек. Цирик мне на пальцах показал, что у японца лошадь хорошая и что утек он.

– Значит, один все-таки ушел.

– Я уже поздно приступил его искать, – объяснил Дунин, – и когда, по вашему приказанию, приступил его искать, цирик уже обратно ехал. Я его вернул, с ним еще проехал вперед километра три, думал – вдруг у японца лошадь пала. Но никого не видать было. Разрешите ехать, товарищ капитан?

– Поезжайте. Скажите Данилову, что врача постараюсь прислать еще ночью. Костер жгите.

– Есть, товарищ капитан, будем жечь. Всю ночь будем жечь, – поворачивая коня, сказал Дуннн.

«Да, – подумал Артемьев, поглядывая на японца, ехавшего теперь не позади, а впереди него, рядом с молчаливым Скворцовым, – вот Данилов без долгих слов действительно выполнил свой долг до конца, и японец едет себе и покачивается на лошади. А будь на месте Данилова второй Артемьев, лежал бы этот японец в степи таким же мертвецом, как тот радист и, наверное, заодно шифровальщик, чей халат и рацию везет теперь Скворцов. Конечно, письменного кода у радиста с собой не было – в таких случаях дают что-нибудь попроще, что можно затвердить на память. Но, будь он жив, его можно было бы допросить…»

Артемьев даже зажмурился от досады.

В сущности, на его долю теперь осталась самая простая задача – привезти японца в штаб группы в целости и сохранности, не дав ему разодрать себе рану или найти какой-нибудь другой способ покончить жизнь самоубийством.

Данилов сказал, что японец не струсил, когда его брали, а Данилов открывал рот только для того, чтобы говорить вещи, совершенно точно соответствующие действительности.

Артемьев думал о том, что у него мало надежды на успех, если он вздумает по дороге самостоятельно допрашивать этого японца. Если не считать нескольких минут, когда он на Баин-Цагане оказался переводчиком командующего, до сих пор он допрашивал только японские полевые сумки, а у японца, которого он вез, неподвижное лицо человека, которого трудно чем-нибудь смутить.

Но, может быть, все-таки попробовать допросить его сейчас, еще по дороге, пока он не попал на ночлег, не заснул, не проснулся живым, не прожил сутки и не почувствовал, что проживет еще и еще сутки и его не будут ни бить, ни убивать?

Все еще продолжая раздумывать – допрашивать или не допрашивать японца, Артемьев вплотную подъехал к нему и неожиданно спросил по-японски громким, повелительным голосом:

– Как ваше имя?

– Сике Курода, – вздрогнув от неожиданности и вздернул голову, сказал японец.

– Военное звание? – крикнул Артемьев, наезжая на японца

– Капитан.

Выражение растерянности метнулось и погасло в глазах японца. Дернув головой, он словно опять поймал неподвижную маску, на секунду соскочившую с его лица.

– Из какой воинской части? – попробовал еще раз крикнуть Артемьев, чувствуя, что японец уже не ответит.

И японец не ответил. Артемьев продолжал ехать рядом с ним, внимательно всматриваясь в его лицо.