Товарищи по оружию

Он сказал это с таким огорчением, что молчавший в течение всего разговора застенчивый, только два месяца назад окончивший педвуз Казаченко невольно спросил:

– А чего вам в этом Гродно, Андрей Митрофанович? Немцы и не такие города берут. Я сегодня слышал – они уже Краков обстреливают.

– А то мне Гродно, что я сам гродненский, – сказал редактор. – Не из самого Гродно, а из Поречья, Гродненской губернии. От Гродно двадцать восемь верст.

– Выходит, вы за границей родились? – наивно спросил Казаченко.

– Это у тебя выходит, по молодости твоих лет! – отозвался редактор. – А у меня выходит, что если бы мы в двадцатом году панам дали покрепче, полностью всю свою Беларусь вернули, так я бы сейчас, наверное, не здесь, а дома, в Поречье, газету редактировал. А здесь вместо меня Синцов сидел бы редактором, а не страдал в моих заместителях. Ему уже давно пора редактором быть!

Синцов посмотрел на повестку военкомата и усмехнулся этой запоздалой похвале.

– Может быть, и смешно, – обидчиво сказал редактор, по-своему (и, как всегда, неверно) угадывая мысли Синцова. – Конечно, я политик районного масштаба, но ты вот скажи мне…

Собственная мысль так взволновала редактора, что он решил ее высказать, несмотря на обиду.

– Пакт пактом, а факт фактом. В двадцатом году мое Поречье за белополяками осталось, а теперь, того и гляди, к фашистам перейдет. Что ты на это скажешь?

Но Синцов не знал, что сказать на эго. Идет новая мировая война, отступают поляки, наступают немцы… И чем все это кончится – неизвестно.

– Ладно, Иван Петрович, сдавай дела и ступай домой. В случае если не отобью тебя, мы тут с Казаченко сами тебе часам к двенадцати все заготовим – и документы и деньги, – сказал редактор с чуть заискивающей интонацией, потому что мысль о войне все сильней овладевала им, а первоначальная надежда, что удастся отбить Синцова, с каждой минутой казалась все несбыточнее.

Когда Синцов вернулся, на одной половине стола было накрыто к ужину, а на другой Маша доглаживала ему рубашки то и дело тыльной стороной руки откидывая волосы с потного лба.

– Ну что? – спросила она, держа на весу утюг.

– Ничего, завтра пойду в военкомат.

– И что потом? Неужели вас сразу же отправят? – в сильном волнении спросила Маша, продолжая держать утюг и позабыв о нем.

Синцов подошел к ней, отобрал утюг, поцеловал ее освободившуюся руку, ласково провел по ее мокрому лбу и волосам и только после этого сказал, что в городе нет казарм и что если вызывают с лещами, то, наверное, на станции уже будет стоять воинский поезд и их повезут в Смоленск или в какое-нибудь другое место.

– А на станцию можно будет вас провожать?

– Конечно.

Маша облегченно вздохнула.

– Ну, что ты тут гладишь? – Синцов отвел в сторону руку с утюгом, не отдавая его Маше.

– Еще две рубашки осталось, все остальное я уже погладила, – кивнула она на кровать, где лежало выглаженное и сложенное нательное белье.

На столе оставались еще две недоглаженные парадные рубашки.

– А зачем ты их гладишь? – улыбнулся Синцов. – Я ведь в армии в галстуках ходить не буду.

Маша грустно посмотрела на рубашки. Она понимала, что Синцов прав, но ей все-таки было жаль, что он не возьмет с собой этих двух рубашек.

– Может быть, все-таки… – нерешительно сказала она.

Но он, не отвечая, поставил на пол утюг и сгреб со стола рубашки вместе с подстеленным для глажения одеялом.

– Куда положить? – спросил он.

– Все равно, клади на стул, – равнодушно сказала Маша.

Он положил рубашки и одеяло на стул и стал передвигать тарелки и приборы так, чтобы они с Машей могли сесть друг против друга. Только сейчас он заметил, что на столе стоял графин с водкой. Водки в доме не держали, значит, Маша заходила за него в магазин на обратном пути из редакции.

– Что ж, поужинаем, – сказал Синцов и сел за стол, чувствуя приятную ломоту в ногах после тридцати километров, сделанных за день.

Маша села напротив него и придвинула к себе тарелку с творогом и стакан сметаны – единственное, что она в последнее время могла есть.

– Может, и ты выпьешь? – спросил Синцов.

– Нет, – покачала головой Маша и даже зажмурилась. – Я теперь ни капли не могу.

– Так зачем же ты купила? Я один не буду.

– Если бы мама была, она составила бы тебе компанию.

И Синцов понял: Маша купила водки потому, что так делала Татьяна Степановна, когда собирала в дорогу мужчин.

– Ты на выходной съезди к маме.

– Хорошо, там посмотрим, – уклончиво сказала Маша, как будто все, что будет после отъезда Синцова, уже не касалось его. – Выпей, а то что же я напрасно ходила…

Он налил две трети граненого стакана, выпил и стал закусывать котлетами с картошкой.

Маша нехотя съела несколько ложек творогу и, положив локти на стол и подперев руками щеки, молча сидела и смотрела на Синцова.

«Неужели уезжает? – думала она. – И на сколько? На месяц? На три? На два года? И когда я его увижу? И что все это значит – неожиданный призыв из запаса? Если на месяц, то для других это немного. Но для нас месяц – это очень много: это половина всего, что мы пока прожили вместе. А если на год пли на два…»