Товарищи по оружию

– Пойдем пообедаем? – обратился он к Артемьеву, перед этим несколько секунд подчеркнуто помолчав. – Этот, что ли, вчера рассказывал, как меня из кусков сшивали? – кивнул он, проходя с Артемьевым мимо развалившегося на койке Мякишева.

– Этот, – невольно улыбнулся Артемьев.

– Откуда? – повернулся Полынин к Мякишеву.

– Ростовский, – ответил тот, нерешительно спустив ноги с койки.

– Вот не думал, что сюда, в Монголию, из Ростова таких трепачей посылают, думал – их там, на месте, перевоспитывают, – сказал Полынин, выходя из палатки.

– Теперь три дня переживать будет, – сказал Артемьев, которому стало жаль растерявшегося Мякишева.

– Ничего, пусть попереживает: не люблю нахалов, – сказал Полынин. – Особенно в армии. И зря у нас не замечают разницы между простотой и нахальством. Человек бывает действительно простой, но не терпит, чтобы на службе каждый хлопал его по плечу. Так про него говорят: «Забурел!» Про другого говорят: «Простой парень». А он нахал – и больше ничего. Не знаю, как у вас в пехоте, а у нас в авиации бывает. А по-моему, дружба дружбой, служба службой, а середины нет!

Ничтожный случай с Мякишевым, видимо, задел в нем какую-то уже давно и сильно натянутую струну.

После обеда Артемьев и Полынин долго стояли вдвоем в степи. Степь, как море, тянула к себе. Хотелось идти по ней до горизонта и дальше, не веря, что она может быть все время такой одинаковой, и надеясь, что там, за горизонтом, окажется что-то другое, чего не видно отсюда.

– А за Халхин-Голом ничего похожего, все наоборот, сопка на сопке, – сказал Артемьев.

– А еще километров на пятнадцать восточное – отроги Хинганского хребта, метров по триста, по четыреста, – отозвался Полынин.

– А еще дальше?

– А еще дальше – Маньчжурия, летать не ведено, ведено заворачивать.

– Заворачиваете? – спросил Артемьев.

– В общем, заворачиваем. – Полынин рассмеялся. – Летчики в воздухе вообще дисциплинированнее, чем на земле.

– И вы тоже?

– И я тоже. А что я, Иисус Христос, что ли? Я только не терплю нахальства. А так, если службы нет, разве плохо погулять по-порядочному, выпить с ребятами, кое-что вспомнить из общего прошлого? Здесь, конечно, почти не приходится, погода все время хорошая. Шесть-семь вылетов в сутки. Даже под Мадридом на что уж было тяжело, а все-таки с аэродрома ехали в гостиницу – душ, мягкая постель. И главное – комаров не было. А здесь комары – просто жуткое дело… Мы их самураями прозвали.

– А как вы японцев расцениваете? – спросил Артемьев.

– По прямой скорость у них немного больше, – сказал Полынин, – но в смысле маневренности в воздушном бою наша «чайка» не только не уступит, а, я бы сказал… Конечно, не последний вопрос и – кто за ручку держится! Летчики у них в большинстве с боевым опытом, после Китая. Они тут в первое время, надо прямо сказать, пощипали наших. Но теперь, наоборот, мы их крепенько прижимаем. Сюда и старые кадры, вроде нас, подлетели. И молодежь уже по нескольку боев имеет, теряться перестала. А ты бы к нам взял да приехал на аэродром! Отсюда всего одиннадцать километров; когда северный ветер, наверное, наши моторы слышны.

– Что-то не слышал.

– Это у тебя слух не авиационный, – окончательно перешел на «ты» Полынин и, приложив к уху ладонь, долго стоял, прислушиваясь. – Можешь мне сказать, что я вру, но я, например, слышу. Приезжай, не пожалеешь! Вам, общевойсковикам, вообще надо почаще у нас на аэродромах бывать, чтобы точно знать, когда и что с нас можно взять. А то вы иногда полторы души с нас тянете, а иногда и половины не просите.

– Пожалеть-то я бы, конечно, не пожалел, если бы поехал, – сказал Артемьев, – но, когда выпишут, надо будет двигать прямо в штаб группы, а до выписки Апухтин, насколько я знаю его характер, ни на один час не пустит.

На лице Полынина появилось упрямое выражение, но он не настаивал и перевел разговор на другую тему.

Обычно в госпиталях люди или быстро надоедают друг другу, или быстро сходятся.

Интересуясь и тем, что Артемьев видел сам, и тем, что он слышал из вторых уст, Полынин расспрашивал его о наземных майских боях с тем искренним удивлением перед чужой храбростью, которое присуще людям, полагающим собственную храбрость в порядке вещей.

Сам Полынин о своих воздушных боях и здесь и в Испании рассказывал, употребляя вперемежку то узаконенные Уставом тактические термины, то летный жаргон – «присели», «пикнули», «гребанули»; товарищей он называл полными именами, но без отчеств: Анатолий, Виктор, Борис, а начальников – только по должностям: командир группы, командир полка, командующий. При всей его свойской натуре ему не чужда была и военная официальность. Когда на вторые сутки после обеда Полынин решил идти к Апухтину просить его о выписке, он потащил с собой Артемьева.

– У меня-то, во всяком случае, ничего не выйдет, – сказал Артемьев.

– Ничего, попробуем, спикируем!