Товарищи (сборник)

— А сто вы смеетесь? — Не увидев, а скорее почувствовав в темноте его улыбку, немедленно осведомилась девушка.

— Я не смеюсь, — заверил ее Тиунов.

— А мне показалось, смеетесь.

— И не думал. — Но все-таки Тиунов не удержался. — Ты выстрелов не испугаешься, Ляля?

— А цем я хузе других? — тотчас же подозрительно спросила она.

— Не хуже, конечно. А крови не боишься?

— Не боюсь, — не сразу ответила Ляля.

— И перевязать сумеешь?

— Я в станице на курсы медсестер ходила, — совсем тихо ответила Ляля.

— А как раненых выносить, вас учили? — допытывался Тиунов.

Но Ляля не ответила.

— Для этого нужно быть сильной, — продолжал Тиунов.

— Сто вы меня пугаете, товарись политрук, — вдруг зазвеневшим голосом спросила его новая санитарка.

— Что ты, разве я хочу, чтобы ты боялась? Сперва, конечно, покажется трудно, а потом привыкнешь. Ты должна скоро привыкнуть, Ляля, — успокоил ее Тиунов.

И, отходя от нее, он неслышно остановился за спиной у капитана Батурина, который продолжал разговаривать с генералом.

— Не забыли? — спрашивал генерал.

— Сперва белая ракета, потом две…

— Красных, — договорил генерал и наклонился к шоферу. — Едем.

Машина развернулась почти на месте и тотчас же пропала во мгле. Только капля закрашенного синей краской заднего фонаря еще некоторое время помелькала и канула впереди.

Вскоре капитан приказал сгружаться с машин. Все попрыгали на землю и стали делиться куревом.

— Похолодало, братцы, — подходя то к одной, то к другой кучке, заискивающе говорил молодой пулеметчик, второй номер у рыжеусого Степана. Ему никто не отвечал.

Сам Степан сел на отаву, развязал вещмешок и стал есть сухари. Вскоре он уже насытился, но еще долго не мог остановиться. Трудно двигая желваками, все заталкивал себе в рот сухари.

Разговаривали совсем тихо.

— Туман, однако.

— Завтра будет тепло.

— Это завсегда, когда туман.

Петр поворошил ногой копну сена.

— Преет уже.

— А говорили, здесь хуже наших сена, — ответил Андрей.

Молодой пулеметчик, побродив но балке, подошел к ним:

— Похолодало, а?

— Ты бы покурил, Ваня, — посоветовал ему Андрей.

Туман сгустился. Все запахи заглохли, точно ушли обратно в землю.

— Увидим ракеты? — с беспокойством спросил у капитана Тиунов.

— Это только внизу туман, — сказал капитан. Андрей отошел в сторону, лег на копну и укрылся плащ-палаткой. Петр несколько раз подходил к нему, спрашивая:

— Скоро?

Он то засовывал в карманы свои большие, покрасневшие руки, то вынимал их из карманов.

— Что? — сонным голосом переспрашивал из-под плащ-палатки Андрей.

Махнув рукой, Петр отходил от него.

Андрею уже успело присниться, как они с отцом ставят в виноградном саду новые дубовые сошки, когда его разбудил возглас Тиунова:

— Смотри, капитан!

Вправо от балки взвились, разрывая туман, и заколыхались над лугом, как три больших цветка, ракеты — одна зеленовато-бледная и две красных.

31

Мгновенно хрупкий купол ночной тишины разломился на куски. Минометы и пулеметы одновременно открыли огонь.

Но как ни ярок был свет вспышек трассирующих пуль и орудийных вспышек, он только на мгновения озарял луг то в одном, то в другом месте. Петр лишь смутно угадывал фигуру бегущего впереди него по лугу Андрея. Несколько раз он куда-то нырял, потом опять появлялся из темноты перед глазами.

Вокруг них также бежали, падали, вставали и опять бежали другие солдаты. Туман был, как серая повязка у них на глазах. В озарении вспышек могло бы показаться, что они затеяли на лугу детскую игру в ловитки, если бы некоторые из них не оставались лежать на молодой отаве луга, трепыхаясь.

Петр бежал уже впереди Андрея на что-то круглое и светящееся из-за гребешка балки, как печь завода в Таганроге, на котором он работал подвозчиком метизов. Мокрая трава скользила под ногами. Чем выше рота взбиралась на склон, тем чаще приходилось солдатам припадать к земле. Врытый в землю за гребешком балки танк пушечно-пулеметным огнем встречал роту. Загорелось сено, дым стал поедать туман. Пламя, затрещав, змейчато побежало от копны к копне.

Пробегая вместе с атакующей ротой и упав под копну, капитан Батурин дождался близкой вспышки, при которой можно было разглядеть часовые стрелки. До рассвета оставалось не больше двух часов. Правда, рота уже вытягивалась из балки, но танк своим огнем продолжал держать весь ее правый фланг.

Подбежал Тиунов и как-то боком, неуклюже уткнулся рядом с капитаном в копну.

— Ну как? — спросил его капитан. Он посылал Тиунова поднять залегший перед танком третий взвод.

— Поднялись.

— Ты не ранен, Хачим? — вдруг с сомнением спросил капитан, заметив, что Тиунов как-то неестественно согнуто держит левую руку на весу.

— Нет, капитан, — ответил Тиунов, разгибая руку и помахав ею в воздухе.

На самом деле, поднимая третий взвод, он был ранен пулей в мякоть и, с помощью зубов затянув руку выше локтя бинтом из индивидуального пакета, опять надвинул на нее простреленный рукав.

— Посмотри, Хачим, что там еще можно сделать, — привставая на коленях и глядя на правый фланг, сказал капитан.

— Хорошо, капитан, — Тиунов оттолкнулся от земли здоровой рукой и побежал, загребая плечом.