Товарищи (сборник)

Шолохов ездит по местам боев, встречается с участниками волжской битвы, проверяет свои наблюдения, впечатления и переживания военных лет наблюдениями, впечатлениями и переживаниями людей — непосредственных участников великих событий. Его видят на тракторном заводе, на переправах через Волгу и на дорогах в междуречье Волги и Дона. В дни строительства Волго-Донского канала его видят на стройке, он как бы хочет навсегда оставить в памяти эти столь дорогие нашему народу места, которые завтра скроются (и теперь уже скрылись) под водой, и воочию увидеть в облике нового канала, новой Цимлянской плотины и ГЭС и восставшего из руин города-героя с другой, еще более мощной, чем Цимлянская, ГЭС, осуществление тех лучших надежд, во имя которых отдали свои жизни защитники этой народной крепости на Волге, подобные тому безвестному пулеметчику, о котором Шолохов написал в первых главах своего нового романа: «…солдатская смерть смилостивилась, не изуродовала его, и он лежал картинно раскинув руки, весь целенький и, словно звездным флагом, покрытый золотыми лепестками подсолнуха»; «мягко слетел на убитого парня молодой подсолнуховый цвет, коснулся его лица, как последняя земная ласка». Но тут же Шолохов и напомнит: «Может быть, это было красиво, но на войне внешняя красота выглядит кощунственно, оттого так надолго и запомнился… этот пулеметчик в белесой, выгоревшей гимнастерке, раскидавший по горячей земле сильные руки и незряче уставившийся прямо на солнце голубыми потускневшими глазами…» Напомнит, как бы предостерегая и авторов будущих книг о войне, чтобы они не забывали, какую цену заплатил наш народ за победу над германским фашизмом. Не забывали о страданиях, о потерях, но и не омрачали сердца читателей таким нагнетанием ужасов войны, за которыми не остается уже и уверенности, что все-таки и впредь, как бы ни испытывала человека судьба, он, этот «человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина».

Самого Шолохова в его произведениях никогда не покидает эта вера в нравственные силы советских людей. Даже в окружении самой смерти успевает заметить солдат Лопахин: «В теплом воздухе неподвижно висел смешанный прогорклый запах горелого железа, выгоревшего смазочного масла, жженого человеческого мяса, но и этот смердящий запах мертвечины не в силах был заглушить нежнейшего, первозданного аромата преждевременно вянущей листвы, недоспелых плодов. Даже будучи мертвым, сад все еще источал в свою последнюю ночь пленительное и сладостное дыхание жизни». Другой русский солдат, фронтовой друг Лопахина, растроганно удивляется: «И шелест ветра в сожженной солнцем траве, и застенчивая, скромная красота сияющей белыми лепестками ромашки, и рыскающий в знойном воздухе шмель, и родной, знакомый с детства голос перепела — все эти мельчайшие проявления всесильной жизни одновременно и обрадовали и повергли Звягинцева в недоумение. „Как будто и боя никакого не было, вот диковинные дела! — изумленно думал он. — Только что кругом смерть ревела на псе голоса, и вот тебе, изволь радоваться, перепел выстукивает, как при мирной обстановке, и вся остальная насекомая живность в полном порядке и занимается своими делами… Чудеса да и только!“»

И не раз еще вместе со своими героями порадуется этому и автор романа «Они сражались за Родину». Порадуется, делясь своей радостью с читателями, вопреки утверждениям, что на страницах современной литературы уже не осталось места для простых земных радостей, для картин вечно обновляющейся природы, для того же пейзажа.

Нет, всем своим не блекнущим от времени творчеством Шолохов утверждает, что не может быть литературы, равнодушной ко всем простым и радостным проявлениям жизни. Даже в самые трагедийные моменты этой жизни человек остается человеком.

Вспоминается, как летом 1952 года Шолохов стоял на гребне Цимлянской плотины и на крутобережной Кумшатской горе. До этого он побывал среди строителей, встретился там и с одним своим вешенским земляком. Вдруг бросились друг к другу рабочий в спецовке и всемирно известный писатель, обнялись, и оба не смогли удержать мужских слез.

Потом Шолохов молча смотрел, как вода, разливаясь, заполняет Цимлянскую впадину. К этому времени уже был засыпан проран через Дон и направлена в новое русло древняя казачья река, воспетая с такой силой на страницах созвучной ей книги. Уходили под воду займище, стены покинутых переселившимися на новые места казаками станиц и хуторов и свежие, оставшиеся после только что отгремевшей войны, и старые могильные курганы. Степь, изрытая и копытами казачьих коней, и гусеницами танков, на глазах становилась морем. Заливались, затягивались водой все отметины, шрамы и рубцы.

И на все это смотрел автор «Тихого Дона». В те дни вырвалось у него: