Традиции & Авангард. №1 (12) 2022 г.

Что тут скажешь! Воздух был чист и свеж, а Виленинский проспект, по которому шагал наш галлюцинант, как-то по-особому светел. «В Хоми-юге лишь Хоми дарует все желаемое, в Хоми-юге лишь Хоми – единственная, кто должен быть почитаем!» – услышал Рыков голос существа, махнувшего ему лапкой с крыши троллейбусной остановки, и улыбнулся: чего, в сущности, страшиться? Неведомая февральность, оголившая плечико, куда как совершеннее февральности привычной: да ему теперь море по колено, да он теперь… «Тра-та-та-та», – в висках (контент-передоз, подсказало существо, но Рыков не расслышал), тра-та-та-та», – информация, экскрементируемая снулыми гоминидами, навеяла-таки на Пал Палыча меланхолию. «Конвейер, с которого никто не сойдет», – так примерно рассуждал он, то и дело дотрагиваясь до зоны «третьего глаза», в которую и было, ежли кто забыл, намедни засвечено, и изо всех сил старался не вслушиваться, не всматриваться, не вчитываться в то, что: главные враги Хоминляндии – казнокрады, шпионы и террористы – наконец-то названы, погибших в ДТП в Пыталово похоронят за счет средств бюджета, сурок Фил предсказал, будто зима продлится еще шесть недель, альтернативы доллару пока нет, автомобилисты страдают повышенным нарциссизмом, эксперты рассуждают, как – V-, U-, L- или W-образно – будет развиваться кризис, хоминидка может хранить тайну не более сорока семи часов пятнадцати минут, около четырехсот священников приступят к работе в хоминляндских воинских частях, сперму можно вырабатывать и без самца-хоминида, если жить для себя, жизнь будет короткая, но если жить для ислама, она будет вечной, секси-киски из Варьино – к вам, к нам!.. «Тпр-р-р-р-ру! С Ма-а-асквы, с Па-асада, с Ка-алашного ряда!.. – какой-то господин в пенсне подмигнул Рыкову и, отпустив извозчика, заметил: – Долгое произношение первого предударного гласного и впрямь забавно, не находите?.. Но еще забавней мой сценарий для собаки Ольки… У вашей суки тоже ведь, коли не ошибаюсь, дамская кличка? Впрочем… вообразите-ка, дружище: актриска падает ниц, обнимает мои колени, а засим целует руки: и это только начало!.. – Пал Палыч занервничал: лицо господина в пенсне казалось знакомым, но вспомнить, где и когда они встречались, было невозможно. – Эх, все пустое, дружище, верьте на слово… – Словно читая мысли Рыкова, господин в пенсне хлопнул его по плечу и зашелся кашлем. – Главное, ничего не бойтесь! Я бы на вашем месте завернул, знаете ли, в Соболев… Вы мещанскую сторонушку-то все по “Больному Головину”, верно, знаете – знатный был винный, да-с!.. В восьмидесятом – тысяча девятьсот, сами понимаете: я уж на Стародевичьем прописался – сказывал один совпис, будто познакомился он там с некой особой, ну а особа та, не будь ду… – Стараясь не потерять нить разговора, Пал Палыч судорожно соображал, при каких обстоятельствах мог видеть господина в пенсне, но ничего путного из этого не выходило. – Сто “запретных” домов на четыре переулка коротких! – продолжал меж тем неизвестный. – Неужто не знаете? Есть, осмелюсь доложить, барышни весьма прехорошенькие… Постойте-ка, да вы, сдается мне, нездоровы… Анимарическое восполевание? Отчасти – дышите-с! – мы с вами коллеги… Хотите ли охладить то, что болит, – не дышите-с! – по обыкновению, от тоски? Впрочем, – дышите-с! – на пустое сердце льда не кладут. – Покачав головой, господин в пенсне убрал фонендоскоп в саквояж и продолжил: – Когда твое тело возвращают домой в вагоне для перевозки устриц, на такие штуки, как жизнь и смерть, начинаешь смотреть в некотором роде со стороны – как, впрочем, и на то, что вы, Пал Палыч, в силу ряда причин называете поллюцинациями. Тимоти Лири на вас нет… какие законы физики! Вздор. Вы, как и все эти хоминиды, – господин в пенсне указал на прохожих, – принимаете сию февральность за единственную. Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего с вами после подобного заблуждения не вышло! Хоминиды, конечно, и к речи – по большей части членораздельной – способны, и мыслить абстрактно (пусть самую малость) худо-бедно умеют… Особенно хорошо то, что шиньон из кости у них вконец отвалился, черепушка – обратите внимание на основание, коллега! – вогнулась, клетка, в которой томится сердце, уплощилась, ну а мозги, ежли сравнить те с мозгами других приматов, в целом заметно потяжелели; с другой стороны, мозг, скажем, самки гоминида весит меньше, нежели мозг самца, однако деградация мужских особей, как выражаются ваши СМИ, “достигла общепланетарного масштаба”… Но мы-то с вами, Пал Палыч, знаем: граммы ни при чем… Простите, не представился: Че, зовите меня Доктор Че…» – «А что, что при чем?! – взорвался вдруг, бросив футляр на мостовую, Рыков. – Существа окружили, голоса на каждом шагу… Я, знаете ли, всю жизнь – слышите? – всю жы-ызнь тем только и занимался, что лечил… от этого самого лечил… и потому скажу со всей откровенностью: дело дрянь…» – «Ну-ну, не горячитесь! – усмехнулся Доктор Че. – Бессчетное множество февральностей ждет вас! Смиритесь, дружище, и простите себя: в конце концов, быть безумным не так уж скверно – если, конечно, расценивать вспышку как безумие… Ваши-то лекари простейшую медитацию “сенсорной депривацией” обзывают… да если б они только позволили себе в февральность иную выйти! Если б хоть раз тем самым “органом”, от которого вы, Пал Палыч, хоминидов полжизни избавить хотели, ее ощутили!.. О, тогда б вы поняли, почему Тимоти говорил, что никакой “метаболической комы” не существует, а шестая раса… – Не завершив фразу, Доктор Че достал вдруг флягу и, сделав большой глоток, хитро подмигнул Пал Палычу: – Но кому нужна бесстрашная паства? Сrus Medicorum! Присоединяйтесь, дружище: знатное питье!..» Запахло жареным, а потом спорыньей. Рыков сам не заметил, как очутился в Наташкином саду; прислонившись к Хмелёвской стене, он приник к горлышку и немедленно выпил, а крякнув, выдал, что в Сиэтле сейчас плюс девятнадцать, в Оттаве и Цюрихе – шестнадцать, в Бостоне – двадцать один, в Лос-Анджелесе – двадцать семь, на Ибице – двадцать шесть, в Салониках – двадцать пять, в Стокгольме и Бергене – тринадцать, в Дамаске и на Кипре – тридцать, ну а в Калькутте – тридцать один градус, la-la, а значит, на хоминидов надо реагировать как на снег, осенило Рыкова, ну или как на дождь, одно слово – осадки: идут себе и идут – ему-то что? Он не имеет права их судить – точнее, не хочет больше… и Риту-1 вот тоже: Рита-1 не более чем снег… не более чем дождь… Рита-1 тоже не виновата, что идет, не виновата, что не видит: общее чувственное недоразвитие, эмпатийная недостаточность, анимаристическая отсталость средней степени тяжести… Поэтому так: вот снег, вот дождь – а больше и нет ничего… никого… Да что такое, в сущности, wichige leute?.. Смех в зале – и далее по тексту: хоминид есть червь; что же касается «генетически заложенной» потребности играть, то все это, как сообщает Вестник объединенных февральностей, фуета и гнобление Пуха – так примерно размышлял Пал Палыч, шагавший в направлении Дурского: он никогда не бывал в Цыплаках и потому торопился на электричку. По дороге он купил газету, зашел в «Тинно-Такки» и, заказав темное пиво, загрустил ну совсем как какой-нибудь человек. Как и существа, Рыков, разумеется, знал, что приему в больничку подлежат хоминиды, нуждающиеся по анимаристическому своему состоянию в лечебно-воспитательных мероприятиях в условиях анимаристического стокционара, – но не знал, что за ним уже выехали.