Традиции & Авангард. №3 (10) 2021 г.

– Мы одеваем его лежа! – инструктировал Лев Арнольдович. – Ни в коем случае не возражай ему! Пусть думает, что он король. Так и есть! Надевай на него штаны и футболку, пока он лежит!

Девятилетний Христофор не скрывал удовольствия от подобного расклада, он рьяно колотил меня ногами и руками, и все, чего мне действительно хотелось, – это взять его за шиворот, отвести в ванную комнату и умыть холодной водой.

– Мы воспитываем Христофора в истинно христианском духе! – заверяла, блаженно улыбаясь, Марфа Кондратьевна, собирая сумки в дальнюю поездку.

– Идиоты! – шепнула Зулай, которой перепал от второклассника нехилый пинок. – Они вырастили наглого барчука без стыда и совести! В Чечне такого бы выпороли как следует, и этот чертенок стал бы как шелковый!

Я не могла не согласиться с землячкой, зная наши суровые традиции. Но здесь, в Москве, все было иначе.

– Ненавижу школу! – покрикивал Христофор. – Ненавижу церковь! Учителей и святош – ножиком порезать! Вжик-вжик!

– Нельзя, сыночек, Господь все видит, – добродушно увещевал сына Лев Арнольдович, лежа на раскладушке и прикрывшись «Новой газетой». – Ступай в кухню, Полина тебе чаю с молоком подаст!

– Не хочу чаю с молоком! Я хочу учителей и священников ножиком вжик-вжик! – надрывался Христофор, лежа на диване в гостиной, пока я застегивала на нем зимнюю куртку и завязывала шапку.

– Правильно, ты – завоеватель. Ты ведешь себя как победитель! – потакал сыночку Лев Арнольдович.

Одетый и обутый, Христофор в любой момент мог отказаться идти в школу. Тогда мне следовало раздеть сорванца и снова уложить на диван рядом с другими детьми. Если он милостиво соглашался посетить занятия, родители давали ему десять рублей.

– Дай десятку! Дай десятку! – требовал он.

– Другим людям моего сына не понять! – приговаривал Лев Арнольдович. – Христофор всего добивается силой. Это правильно! Наш мир – это мир силы!

Положение складывалось безвыходное, но я не смела жаловаться. Позади меня зияла пропасть. Некуда сделать шаг: ни родных, ни близких, ни помощи от государства. Помогать нам, беженцам, или слушать наши истории никто не собирался. Чтобы выжить, мне следовало проявлять ангельское терпение и незаурядные педагогические способности.

Зулай в связи с моим приездом днем старалась передохнуть, слоняясь по улице, а Лев Арнольдович уходил к друзьям. Все дети были на мне: младшие не ходили в детский сад, а больная Аксинья постоянно мыкалась по квартире, царапалась и с громким воем требовала еду. Уговорить ее надеть ночную рубашку было невозможно – любые вещи она рвала, предпочитая оставаться голой.

В два часа дня Христофор возвращался из школы. Его сопровождала специально нанятая для этого женщина. Она сетовала, что мальчик всю дорогу обзывался и бил ее ногами.

В присутствии отца Христофор, не стесняясь, кидался на сопровождающую с кулаками:

– Не сметь платить ей сто рублей, папа! Я хозяин! Я сам решу, сколько надо дать прислуге! У, дрянная старуха!

Лев Арнольдович сына не останавливал, хотя было заметно, что ему неловко от слез пожилой женщины.

– Мы гуляли в парке после уроков, – оправдывалась она. – Что же случилось?

– Скверный характер и бессовестное поведение, – не сдержалась я и, обращаясь к Христофору, потребовала: – Перестань сейчас же! Мне за тебя стыдно!

– Заткнись, чеченская рабыня! Что хочу, то и делаю, – огрызнулся мальчик, ликуя от собственной безнаказанности.

Снимая с него куртку, я несколько раз получила по рукам.

– Разве я не велел тебе шевелиться быстрей? – выпалил Христофор, а затем повернулся и крикнул сопровождающей: – А ты, старуха, мне надоела, пошла прочь, а то велю тебя высечь!

Лев Арнольдович, ссутулившись, протянул «старухе» сто рублей. Когда за ней захлопнулась входная дверь, он горько вздохнул, взял бутылку коньяка и ушел из квартиры.

Христофор с раннего детства привык повелевать прислугой – в их доме всегда жили батраки за еду.

– В моей чашке нет молока! Ну-ка добавь сахара, его вчера купили! Ты теперь моя рабыня! – покрикивал он, зашвырнув ранец с тетрадками на пианино.

Пожевав жвачку, Христофор начал крепить ее к заварному чайнику, найденному мной под газовой плитой и тщательно отдраенному. Грязная посуда накапливалась в доме со скоростью света, и едва я заканчивала ее мыть, нужно было вновь идти собирать по всем комнатам миски и чашки, одновременно подбирая пакеты от чипсов и сухарей и обертки от леденцов. Занимаясь уборкой, я не обращала внимания на Христофора. Тогда он пожевал вторую жвачку, обмотал ее вокруг сахарницы и показал мне язык.

– Из жвачки, как из пластилина, можно смастерить что угодно! – Я взяла из пачки новую жвачку и слепила из нее улитку. На крышке чайника улитка с рожками смотрелась отлично.

Христофор недоверчиво на меня покосился, но, увидев, что я говорю совершенно серьезно, выдохнул:

– Ух ты! Класс! – и, оставив меня в покое, убежал к Любомиру и Ульяне, которые смотрели мультики.

Не останавливаясь, я скребла и чистила грязный, запущенный дом. Намывая полы в коридоре, я услышала вопли и бросилась к детям. Христофор, весело смеясь, бросал в лицо младшей сестры кошек.