Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности

Лагутин и в других эпизодах выступает как своего рода ангел-хранитель, оберегающий Евдокимова, Марину и их любовь. В одной сцене, например, Марина страдает из-за того, что Евдокимов не в себе, как будто бы беспричинно. Лагутин действует как примиритель и говорит Марине, что ей не стоит обижаться, так как Евдокимов расстроен, поскольку его коллега погиб на работе в результате несчастного случая [546]. Значит, женам можно иногда раскрывать секреты в интересах семейного согласия — но только по усмотрению государства.

После ряда корректировок представители КГБ наконец согласились, что образ генерала улучшился и стал приемлемым, даже несмотря на некоторые «шероховатости» [547]. В окончательной оценке фильма, сделанной на киностудии в декабре 1963 года, такая критика повторяется: «К сожалению, образ генерала в исполнении актера Майорова несколько традиционен». Слово «традиционный» в данном случае используется как эвфемизм, под которым подразумевается «в духе сталинской эпохи» [548].

Профилактика и «борьба за советского человека»

Вмешательство КГБ было направлено также на приведение фильма в соответствие с новым контекстом профилактики, о котором мы упоминали в главе 2. В сентябре 1963 года, например, консультанты от КГБ потребовали изменить слово «допрос» на «беседу». Более того, они внесли ряд предложений о том, как ее следует вести: «В сцене, где Киселев встречается с девушкой, желательно придать их разговору характер беседы, а не допроса. В начале разговора, с нашей точки зрения, Киселев должен назвать девушку по имени-отчеству и представиться ей» [549].

Консультанты от КГБ также очень щепетильно относились к любым возможным намекам на жестокость чекистов, вследствие чего представлять действия чекистов на экране было особенно сложно. Например, на одном из собраний от КГБ поступили претензии к сцене, в которой офицер КГБ ловит шпиона с поличным и арестовывает его. «ОФИЦЕР КГБ (Шмелев): Мне кажется, следует обратить внимание на сцену ареста Мезенцева, где Киселев кладет руки на плечи Мезенцеву и говорит: "Пройдемте". Неужели такой большой творческий коллектив не может предложить какую-то замену этому эпизоду? Мы должны подумать, как это сделать. Меня как зрителя эта сцена беспокоит. Думаю, я буду не единственным. Это особый вопрос» [550].

Пырьев обратил внимание на абсурдность этой критики: «Предположим, я получил задание от КГБ арестовать гражданина… который, по сути, подвергается аресту по закону. Что же я должен ему говорить — как жизнь, старик?»

Шмелев не стал отвечать Пырьеву, а вместо этого еще раз отметил, что худсовет обязан найти более приемлемые варианты сцены ареста: «Борьба за советского человека обязывает нас рассмотреть этот вопрос еще раз. Эпизод может вызвать нежелательную реакцию. Мой долг — высказать сомнения, которые у меня возникают, а разрешить их — ваша задача» [551].

Фраза Шмелева «борьба за советского человека» тоже связана с профилактикой. Смысл ее заключается в том, что нужно бороться за отступников, а не против них. Идея борьбы за спасение каждого советского человека стала новой заповедью советских чекистов.

Связь с народом

Консультанты от КГБ настаивали на том, чтобы в фильме показывалась «связь КГБ с народом». Так, Шмелев выражал недовольство тем, что «в фильме отсутствует народ. Мы не видим, что народ помогает [КГБ]… Этот вопрос был поставлен после ознакомления со сценарием на площади Дзержинского, но ему так и не уделили должного внимания» [552].

Маклярский ответил Шмелеву: «…что касается народа. Это справедливое замечание. В этом мы не преуспели. Но в качестве самооправдания я, хоть и считаю данное замечание справедливым, хочу остановиться на одном небольшом примере. “Госполитиздат” недавно выпустил книгу о суде над Пеньковским тиражом 600 тысяч экземпляров. Я прочитал ее от корки до корки. Это стенография процесса. И вот любопытная деталь: идет судебное разбирательство, но нигде не говорится о том, что Пеньковский был пойман народом. Черным по белому написано, что он был задержан в результате активной работы органов государственной безопасности» [553].

Далее Маклярский отметил, что было бы желательно «найти настоящую, глубокую, интересную форму связи с народом, как в знаменитой истории о заговоре 1918 года, когда женщина уронила папку с бумагами, а солдат Красной армии нашел ее и передал Дзержинскому. Это классический пример из истории ЧК» [554].

В конечном счете по требованию руководства КГБ была добавлена сцена, в которой показывалась эта связь с народом. В оригинальной версии сценария в чекистские штаб-квартиры на местах вызывались граждане. В начале 1964 года заместитель председателя КГБ настоял на том, чтобы сцену переписали так, чтобы зритель понял, что их «не вызывают, но они приходят по собственной инициативе, желая помочь в проведении расследования» [555]. И снова: главным было продемонстрировать, что граждане помогают КГБ добровольно.