Традиции свободы и собственности в России

Едва ли не каждый американец скажет вам, что США — страна свободы, он это усвоил с детства. Разве не замечательный метод: неустанно повторяя, что идеал давно достигнут, помогать его приближению? Георгий Дерлугьян, профессор Северо-Западного университета в Чикаго, привлекает внимание (Известия, 18.01.06) к редко упоминаемым фактам. Отцам-основателям США и нескольким поколениям их преемников личные свободы не казались особо важной вещью. Избирательными правами пользовалось около 5% населения: мужчины, обладавшие собственностью и жившие на одном месте не менее трех лет. Вывод профессора способен поразить многих российских либералов.

Американская демократия, — пишет он, — начинает(!) становиться полноценной только в 1960-е(!) годы», т.е. почти на двести лет позже, чем нам внушают. Важно, однако, понимать, что созревание 1960-х была следствием всего предшествующего развития страны — конституции 1776 года, гражданской войны 1860-х годов, усиления парламента, борьбы профсоюзов, прессы. Это был Путь. Каждому народу дорог свой путь, плоды которого не свалились с неба, а добыты в борьбе.

«В 1938 году, — продолжает Дерлугьян, — знаменитого экономиста, будущего лауреата Нобелевской премии Пола Самуэльсона отказался брать на работу Гарвардский университет с официальной формулировкой: потому что еврей. Первый ирландец был взят в 1956 году на работу в Йельский университет случайно. У него фамилия, похожая на английскую, типа Джонсон. Через полгода попросил отгул у декана — пел в церковном хоре, предстояла торжественная праздничная служба. Декан спросил: “А вы что, католик?” — “Да. А если бы вы знали?” — “Ни за что не взял бы на работу”. Первая женщина была принята преподавателем в Стэнфордcкий университет в 1974 году. Среди адвокатов и по сей день меньше 15% женщин… В годы Второй мировой войны американских солдат-негров держали в отдельных батальонах и казармах».

Относительно недавно, лет 35 лет назад, люди старой Европы еще могли принять как неизбежное зло возможность появления у себя под боком новых диктаторских режимов — например, «черных полковников» в Греции, на родине демократии. Даже негодуя по этому поводу, они говорили себе, что так устроен мир, ничего не поделаешь: ведь вот существуют же франкистская и салазаровская диктатуры, их не бойкотируют, с ними считаются, туда ездят миллионы туристов, Португалия — одна из стран-учредителей НАТО.

Сегодняшнее сознание уже не считает, что так устроен мир, оно категорически отвергает саму возможность возврата к диктатуре в стране, успевшей приобщиться к демократии, парламентаризму, многопартийной системе, свободным выборам. Это свидетельство стремительного роста гражданской культуры большей части человечества. Рост этой гражданской культуры был резко ускорен демократической революцией в СССР 1989-1991 годов — одним из величайших событий в истории человечества.

Но мы опять забежали вперед. Еще раз вспомним Великую Французскую революцию. Она провозгласила права и свободы для всех, а не для избранных, в чем ее великая и вечная заслуга56, однако превращение этих превосходных идеалов в повседневную для большинства людей реальность заняло во Франции и других ныне демократических странах практически два века. Вышесказанное позволяет понять, каким трудным и непрямым был этот процесс.

Но вот что любопытно. Россия, как утверждают, пребывала вне этого процесса, а ведь либерализация жизни шла и в ней, проявляясь не только в меньшей, чем во Франции и прочей Европе жесткости государственной машины, но и в такой сфере, как свобода прессы. Для тех, кто привык думать, будто до 1905 года в России было неведомо такое понятие, как свобода слова, что русская печать была «под пятой царской цензуры», приведу два фрагмента совсем иной картины.

В 1867 году журнал М.Каткова «Русский вестник» начал многолетний поход против военной реформы, проводившейся министром Милютиным под патронажем царя Александра II, в 1871 группа оппозиционеров специально для этого основала газету «Русский мир». Были привлечены бойкие перья и немалые деньги. В оппозиции реформам выступила целая плеяда славных генералов. Все они держались мнения, что пуля дура, а штык молодец, называли реформы Милютина либерально-канцелярскими, ввергающими армию во «всесословный разброд», уверяли что подрываются основы могущества и благоденствия страны, которая, мол, потому всегда и побеждала, что не копировала Европу (а Крымская война — досадная неудача, ничего не доказывающая). Вопросы обсуждались резко и открыто. Ростислав Фадеев, в частности, нападал не только на военную, но и вообще на все реформы Александра II. В глазах читателей Милютин гляделся штабной крысой рядом со своими картинными оппонентами. Итог был таков: 14 лет самых ожесточенных нападок «согнули», как говорили потом, всю реформу.