Традиции свободы и собственности в России

От иностранцев, поживших в России и владеющих русским языком, я множество раз слышал, что нигде в западном мире нет такого, чтобы люди, засиживаясь до утра, обсуждали вечные вопросы. И все они жаловались, как им стало тоскливо без этого на родине. Американский журналист Роберт Кайзер (Robert G. Kaiser. Russia: The People and the Power), едва ли самый большой русофил на свете, не удержался от такого признания: «Стоит провести один нудный вечер в Лондоне или Вашингтоне, всего один долгий обед с бесконечными разговорами о покупках, ресторанах, теннисе или лыжах, чтобы оценить прелесть московских застолий. Приземленная, ничтожная тема тут не задержится. Беседы — вот источник величайшего удовольствия здесь, и, проведя за русскими беседами множество часов, я начал понимать, что именно этой стороны русской жизни мне будет нехватать более всего...».

К этому стоит добавить, что не реже, чем тема покупок или лыж, в застольных разговорах западных людей слышится страшное слово «моргедж» (mortgage), что-то вроде ссуды под залог недвижимости. Это то, что гнетет каждого второго, недаром в этом термине прячется «mort» (смерть). На одном из конгрессов зарубежной русской прессы я разговорился с Николаем М. (ограничусь инициалами, поскольку не имею от него полномочий), издателем иллюстрированного русского журнала для Скандинавии и Германии, и услышал любопытное признание. «В Европе я куда менее свободен, чем в России. Да что там, в Европе я просто порабощен! Порабощен навязанными мне в кредит не очень нужными вещами, порабощен тем, что оплатил стоянку машины только до шести, а переговоры затягиваются и меня ждет штраф в 50 евро, порабощен теми счетами, которые чуть ли не каждый день мне доставляет почта, порабощен множеством глупых условностей, пока еще не дошедших до России».

Процитирую публицистку Галину Леонову. То, что она пишет о Западе, конечно, преувеличение, но не злостное преувеличение, поскольку совпадает со множеством других свидетельств. «На работе, на улице, в магазине — везде! — действуют дружелюбные, корректные, в меру вежливые бесполые граждане, которые вступают в контакт между собой по определенным правилам. А иначе — пожалуйста, в суд. Профессиональные юристы разберутся: кто, каким образом и на какую сумму ущемил чужие права и достоинства... И в то же время над людьми здесь тяготеет осознанная необходимость быть свободными. “Ты свободен!” — настаивают газеты, журналы и телевидение... Образ Свободно Вкушающего Всевозможные Радости Жизни Современного Западного Гражданина преследует человека повсюду — от уличной рекламы до Интернета» (Огонек, №45, 1998).

Вышесказанное не следует понимать как утверждение, что качество жизни в современной России выше, чем на Западе. Для этого в России многовато бытовых и инфраструктурных трудностей. Да и в любом случае трудно представить себе объективное решение данного вопроса. Попробуйте ответить себе: сколько баллов надо прибавить стране, где больше красивых женщин? А сколько — стране, где можно поднять руку, и если не первый, то второй частник довезет тебя до места за малые деньги, а в пути вы еще поговорите о политике? Как хотите, но пока для нас это тоже часть свободы.

Вставка 2: Российская интеллигенция и свобода

Тема свободы уже почти два века неотделима в России от темы интеллигенции, несмотря даже на то, что два века назад слово «интеллигенция» еще не было изобретено. Эти две темы соприкасаются под самыми разными углами, не исключая неожиданные. Недавно, размышляя о 20-летии Перестройки, Виталий Третьяков сформулировал, среди прочего, три совершенно замечательных вопроса: «Нужно ли слушать русскую интеллигенцию при проведении любых реформ, тем более радикальных? Если нельзя, то как нерепрессивными методами заставить ее замолчать? И вообще — чем занять интеллигенцию во время реформ, тем более демократических? Мысленно, не для публики, отвечая на поставленные вопросы, я всякий раз вынужден давать ответы, которые принято называть циничными» (журнал «Стратегия России», апрель 2005). Процитированные вопросы, понятное дело, риторические. Ответ на первый из них ясно читается во втором. Он должен звучать примерно так: «Ох, нельзя — неадекватность этой публики, помноженная на зычный голос, способна пустить государство под откос».