Традиции свободы и собственности в России

Община не была тем, что воспевают современные коммунофилы. Защитники общины любят рассказывать, что она вовсе не отвергала технические и агрономических новшества, что на общинное землепользование добровольно переходили поволжские немцы и однодворцы лесостепья, прежде общины не знавшие. Рассказывают, как при Столыпине «общество», включая подростков и баб с кольями и вилами, сопротивлялось реформе. И как защищало своих, заботилось, выручало. Расскажут про самоуправление, собственный суд. И все это будет правдой. Точно так же, как будут правдой проникновенные слова про колхозы — таких слов тоже при желании можно набрать много томов. Но это не будет всей правдой.

Все хорошее, что можно сказать про общину, не отменяет того факта, что, оказавшись встроенной во «властную вертикаль», она начала медленно, но необратимо вырождаться. Две трети столетия (1861-1918) пореформенной общины — это история ее несостоятельности, хотя некоторые современные историки и пытаются голословно уверить, будто «в России роль крестьянской общины вплоть до конца ХIХ века постепенно возрастала»69. Руководство «обществом» обычно захватывал особый тип людей, хорошо известный затем по колхозным временам. Их все очень устраивало. И государственную власть все очень устраивало. Власть всегда предпочитает, когда есть возможность, не возиться с отдельными людьми, пусть возится мiр.

С началом столыпинских реформ индивидуализация крестьянского хозяйства пошла безостановочно. На 31 декабря 1915 года к землеустроительным комиссиям обратилось с ходатайством о землеустройстве на своей земле 6,17 миллиона дворов, т.е. около 45% общего числа крестьянских дворов европейской России. За неполные девять лет! Это оценка, которую русский крестьянин, якобы «чуждый собственничеству», выставил общине.

Мой дед по матери Ефим Иванович Рычажков, из крестьян Дубово-Уметской волости Самарского уезда Самарской губернии, и на десятом десятке не забыл усвоенную в отрочестве поговорку: «Где опчина, там всему кончина». Общину, ее старшин, «мирские повинности», методы ведения схода и подготовки решений («приговоров») он знал не из книг народников, и поэтому подался, шестнадцатилетним, рабочим на железную дорогу. Задолго до него ушел пешком в Москву его дядя — он так повздорил со сходом, что махнул рукой на свой пай. И не прогадал. Всего через несколько лет, к 1908 году, он уже имел шелкоткацкую фабрику в деревне Следово Богородского уезда под Москвой и «раздаточную контору» в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).

Поклонники общины закрывали глаза на ее пороки, гипнотизируя сами себя. Александра Ефименко, историк, истинная подвижница, автор книг «Исследования народной жизни», «Крестьянское землевладение на крайнем Севере», «Артели Архангельской губернии», «Южная Русь», ставила, как научную задачу, «признание народной правды». Увы, носители этой правды убили ее, 70-летнюю, 18 декабря 1918 года на хуторе Любочка Волчанского уезда Харьковской губернии, убили вместе с 28-летней дочерью, поэтессой Татьяной Ефименко.

Буйство ненадолго воспрявшей в гражданскую войну общины не ограничивалось только помещичьими гнездами и хуторами отрубников, т.е. крестьян, отделившихся от общины, и не сводилось — слава Богу! — к одному лишь смертоубийству. В центральных губерниях крестьяне увлекались безвозбранной порубкой лесов, в малороссийских — разграблением винокуренных заводов. Как не вспомнить мечтательные слова чеховского героя (начитавшегося, как видно, народников): «Идея народная представляется мне некоторым облаком, наполненным живительной влагой, готовой пролиться на поля культуры, засеянные семенами прогресса...». Если у этого героя был прототип, будем надеяться, что он не дожил до живительного дождя.

Экспорт коммун из Европы

Говоря о советских временах, этнолог В.А. Тишков подчеркивает: «Советский человек был очень частным человеком, и именно это обстоятельство пропустила наша экспертиза, увлекшись анализом мира пропаганды и верхушечных установок»70. Частным, а не коллективным. Даже немного странно, что это все еще надо кому-то доказывать.

Всякий, кто наблюдал жизнь не из кабинетов Старой площади, знает, что русские — участливый и жалостливый народ, но при этом до такой степени не коллективисты, что это можно рассматривать как врожденное народное свойство (известный недостаток, если хотите). Кто этого не учитывал, всегда обжигался — как Александр I с его «военными поселениями», задуманными по образцу коммун.