Эта христоцентричность церковного учения, основанная на евхаристичной традиции, не была нечто новым в христианстве. Личность Христа занимала центральное место еще с времен апостольской проповеди. Тот факт, что Евангелия были написаны не раньше большинства апостольских посланий, помогает понять, чем являлся Христос для ранней Церкви: первично было Его мистическое присутствие, вторично — учение; первичным был факт Его Воскресения, вторичным — другие обстоятельства Его земной жизни. И даже о событии Воскресения Христова Апостолы проповедуют не как о факте лишь Его жизни, но как о событии в жизни тех, кто принял пасхальное благовестие — потому что
Личность Христа в центре апостольской проповеди.
Апостолы постоянно повторяют главное: Христос умер за наши грехи и воскрес для жизни нашей. Не цитируя дословно отдельные фразы из наставлений Спасителя, апостолы говорят о факте Христа и Его Жертвы и о Его воздействии на человека. В центре веры христиан не столько учение, сколько личность Христа. Апостолы проповедуют не Христа Учащего, а Сына Божия воплощенного и распятого. Если бы их проповедь излагала систему учения, то она не могла быть соблазном для эллинов и безумием для иудеев (1 Кор. 1:23).
В свою очередь, Евангельские рассказы центрированы вокруг пасхальных событий: на страдании, смерти и воскресении Иисуса Христа. Эти описания поучительно сопоставить с описанием казни первого христианского мученика — диакона Стефана. Евангелия говорят, что Христос боялся смерти в своем Гефсиманском борении. А вот апостол Стефан встретил свою смерть без колебаний и даже с радостью (Деян. 7:55–60). Из этого сопоставления у мунитов и иеговистов получается аргумент в пользу не божественности Иисуса. Может ли быть, — спрашивают они, — чтобы человек был более тверд, чем Бог?
Если человек никогда не вчитывался в Новый Завет и не представляет себе ту духовную среду, которой оппонируют апостолы, этот довод кажется логичным. Но при внимательном знакомстве апостольские тексты поражают следующей особенностью: если бы это были обычные фольклорные воспоминания учеников о любимом и обожествляемом ими учителе, их тексты всячески подчеркивали бы именно Божество Иисуса. Однако у апостола Павла и апостола Иоанна полемические интонации появляются не столько тогда, когда надо доказать, что Иисус — Бог, сколько, когда надо убедить читателя в том, что Иисус — человек. Море гностицизма и теософии, разлитое вокруг проповедников Нового Завета, отказывалось признать именно возможность воплощения Бога. Божественность Христа гностики готовы были допустить — но при условии, что телесность Он воспринял лишь
Человечность Христа.
Отсюда понятно, сколь значимы были для евангелистов предсмертные борения Христа. Они — доказательство Его подлинной человечности, Его сопричастности нам. “Христос боится смерти, но не трепещет, чем ясно обнаруживает свойства своих обоих естеств” (преподобный Иоанн Лествичник[100]
). “Страх страданий составляет принадлежность человеческой немощи” (святой Григорий Нисский[101]). Православие подчеркивает, что, приняв нашу природу, Господь “усвоил наши немощи”[102] — в том числе и неприязнь к страданию и смерти… “Страх смерти — это природный страх: никто не хочет своего уничтожения, потому что смерть … есть нечто Богопротивное,” — поясняет В. Болотов.[103] Это не выбор между “да” и “нет,” а да — сквозь нет. Это как борьба со штормом: несогласие с ним требует битвы.Итак, евангелистам было важно утвердить в сознании верующих человечность Христа, засвидетельствовать, что благодаря тому, что Бог стал человеком, мы приобщились к Его Божеству и отныне может без страха и с надеждой на вечную жизнь пройти сквозь врата смерти. Из описания мученической смерти Спасителя, видно, сколь уникально было это событие в сознании Его учеников.
В центре учения, не моральные правила, а именно Христос.