Традиция, трансгрессия, компромисс

Кажущееся усиление сферы приватного, которая держалась в тайне от всех, кроме своих, было фикцией, но очень значимой, как отмечают Сьюзен Гал и Гейл Клигман: приватная сфера, казалось, служила надежным убежищем от контроля государства, но в действительности приватное и общественное были тесно переплетены. Повседневность предполагала постоянное взаимодействие и достижение договоренностей, в результате чего категория «свои» подвергалась переоценке; государство оказалось включенным в круг семейных забот и наоборот. Мы видим это на примере трудоустройства и замужества Валентины Сергеевны Г. в главе 3. Но несмотря на ежедневное взаимодействие общественной и личной жизни, женщины продолжали ассоциироваться со сферой дома, хотя эта сфера теперь оценивалась по-другому. С точки зрения государства, домашнее хозяйство позволяло работающим на государство за трудодни колхозникам продолжать работать и производить потомство. Но с точки зрения женщин, дом был сферой их силы и власти и, таким образом, оценивался положительно, даже если мог казаться непереносимой ношей. С точки же зрения мужчин, дом мог быть убежищем от государственного контроля – но в то же время напоминал об этом контроле, поскольку большухи стали ассоциироваться с государством-родителем [Gal, Kligman 2000: 51, 55].

Мы показали, как переплетенность общественного и личного проявляется в пении. Начиная с тридцатых годов государство взяло народное пение под свой патронаж, и оно стало считаться общественным делом. Но женщины превратили песни в личную хронику своей жизни; свидетельством тому могут служить упоминавшиеся песенники-дневники. Лирические песни (романсы и частушки) были дискурсом, который говорил не об общественном, а о личном: о мире чувств. В итоге эти жанры стали способом скрытого или явного протеста против контроля власти. В постсоветский период, несмотря на изменившуюся ситуацию, трансгрессивность романсов и частушек продолжает обеспечивать их привлекательность.

Поскольку потребность в выражении личного очевидна, мы предполагаем, что лирическая песня в обозримом будущем не исчезнет. Российские этномузыковеды часто утверждают, что традиционное пение умирает, поскольку не сохраняются местные исполнительские традиции, что особенно видно в неофициальных ситуациях или в случаях «народных хоров», чьи назначенные руководители не знают местного фольклора [Olson 2004]. Для нас же традиционная стилистика не столь важна: даже популярная музыка, источником которой послужили радио, телевидение и пр., может функционировать как фольклор и представлять интерес для исследователей культуры, когда люди ее исполняют в спонтанной ситуации. Да, мы считаем, что традиция изменилась и будет меняться снова и снова. Но она не исчезнет.

Пение – это одна из женских сфер, которая помогает создавать значимые социальные сети, основанные на совместной творческой деятельности, переживании ностальгии и поддержании связи с историей рода. Эта деятельность сохраняется посредством передачи, которая осуществляется как «по вертикали», так и «по горизонтали». Старшие женщины могут учить младших непосредственно в актах совместного пения или, занимаясь пением, обеспечивать ролевые модели, которые потребуются младшим в жизни позже. Но чаще ровесницы в неформальной ситуации поют вместе и учат тем самым друг друга. В наши дни, как правило, молодые люди участвуют в традиционном пении только если кто-то старший – часто профессиональный работник культуры, получающий государственную зарплату, – организует фольклорный хор или певческую группу (а это обычная практика, в каждом районе может быть от одной-двух до десятка таких групп). Тем не менее мы все-таки видели женщин среднего возраста, которые присоединялись к певческим группам старших по собственной инициативе, особенно когда были с ними близко знакомы (например, соседки). Российский этномузыковед Андрей Кабанов говорил, что, по его наблюдениям (в 1970-е годы), стремление к пению было свойственно людям среднего возраста и старше. Отсюда он и другие сделали вывод, что этот тип передачи – скорее, свойство традиции, а не свидетельство «старения» (и вследствие этого – будущей неминуемой смерти) фольклорной певческой практики. Возможно, пение вне ритуала и публичного общественного праздника, в приватной ситуации застолья исторически было присуще людям старшего возраста (интервью с Лорой Олсон, 18 ноября 1998 года). Освободившееся время (когда воспитание детей закончено) позволяло женщинам участвовать в певческих практиках, которые наполняли их эмоционально и духовно. Это стало частью образа деревенской старой женщины современной России[137].