Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

Маршан передаёт слова, якобы сказанные ему французским генеральным консулом в Москве Гренаром при начале чехословацкого выступления: «Интервенция, которую мы старались вызвать и которая до некоторой степени является нашей собственной работой, началась. Нужно стараться, чтобы она была успешной…» Да, и Гренар и Нуланс стояли за «активную интервенцию» — в этом, пожалуй, нет сомнений, но этим не определялся ещё окончательный выбор позиции в Лондоне, Париже и Вашингтоне. Там мы ещё встретимся и с колебаниями, и с противоречиями. Там всё ещё не было ни «определённого плана по отношению к России», ни «единообразного отношения к большевикам» [Масарик. I, с. 214]. В силу этого и в России продолжала существовать какая-то вредная двойственность. На истории чехословацкого выступления это становится очевидно.

* * *

Несколько неожиданное выступление чехословаков спутало все карты и тем самым способствовало разъяснению запутавшейся дипломатии. Недаром 29 мая «Дейли-Мейл» писала: «Союзники должны благодарить чехословаков за окончание долгого периода сомнений и отсрочек».

Выступление чехов имело огромное значение как для «фантастического» проекта Восточного фронта, так и для всех последующих событий в России… Мотивы выступления чешскими политическими деятелями по-разному формулировались в разное время, поэтому необходимо остановиться на этом первоначальном периоде. Роль чехов в Сибири — больной и сложный вопрос. Теория и практика здесь резко разошлись. Жизнь действительно с большой отчётливостью подтвердила одно из положений президента Масарика: «Жить всегда одним только умом — безумие» [II, с. 140]. Вопреки всем планам одного из главных творцов чехословацкой независимости, вопреки его воле, чехи и словаки были тесно вплетены в жизнь русского народа в период сибирского «анабазиса» — так назвал Пуанкаре продвижение чехословацких войск к Владивостоку. Вопреки теоретически признаваемому принципу нейтралитета в русских делах, чехам и словакам пришлось быть определённо действенной силой на внутренних фронтах гражданской войны в России.

У руководителей чешской политики в теории была совершенно определённая позиция… Большевицкий переворот застал чехословацкий корпус как независимую часть около Киева[237]. Этот корпус, с согласия русского генерального штаба, подлежал перевозке во Францию[238].

«С Духониным было решено, — говорит Масарик, — что наше войско предполагается исключительно против нашего врага… Так был принят и подтверждён русскими же мой главный принцип о невмешательстве. Таким образом, мы достигли уверенности, что во время партийных споров и боёв среди русских нас не будут звать то одни, то другие» [I, с. 187]. Большевицкий переворот формально не изменил положения чехословацкого корпуса. Большевицкий главковерх Муравьёв обеспечил чехам «вооружённый нейтралитет» и отъезд из России во Францию. «Таким образом, — заключает Масарик, — большевицкая революция нам не повредила» [I, с. 220].

Дело оказалось более сложным с момента отделения Украины, признанного центральными державами. Оставаться на территории государства, которое заключило мир с Германией и Австрией, чехословацкий корпус уже не мог. Кроме того, президент Чехослов. Нац. Совета руководствовался и другими соображениями как бы морального свойства. Он сам их формулирует так по отношению к Украине: «Войско было формировано с согласия России, России же наш солдат присягал в верности». Опасался проф. Масарик и за судьбу пленных: «Без России же мы не могли попасть в Сибирь, а оттуда во Францию». Согласно теории нейтралитета, Масарик отказался, несмотря на убеждения Корнилова, Алексеева и Милюкова, выступить против большевиков. Надо сказать, что в аргументации своей в данном случае автор не совсем последователен, так как, помимо нейтралитета, выдвигает и другие мотивы и тем самым как бы допускает возможность вмешательства во внутренние дела России при иной обстановке. Двойственность такой позиции оказала впоследствии своё влияние в Сибири.