3
Отмечает Будберг при первом свидании 19 апреля [ХГ, с. 226]. Эти плотно сжатые губы с опустившимися углами и двумя глубокими складками, бледное исхудавшее лицо и остро блестящие глаза— характерны для Колчака сибирского периода [4
Один Жанен усмотрел в Колчаке «наивно-дьявольское лукавство».5
Показательные примеры можно найти у Гинса. Колчак, между прочим, очень сочувственно отнесся к представленной ему докладной записке, в которой отмечались противоречия при издании правительственных актов Верховным правителем и Верховным главнокомандующим. Он вполне согласился, что все акты Верховного правителя должны быть скреплены подписью соответствующих министров.6
Грондиж подчеркивает, что именно за эту черту его любили близкие [с. 923].7
Жанен никогда не мог простить Колчаку недоверия, высказанного последним по поводу передачи под охрану союзников золота [8
За Жаненом повторяет это и Рукероль — со ссылкой уже на свидетельство якобы Дитерихса [с. 57].9
Болдырев и Колосов отыскивают влияние Жардецкого на адмирала. Между тем сам Колосов [«Былое». XXI, с. 251] утверждает, что Жардецкий держался как бы «японской ориентации», т. е. противоположной Колчаку. Скорее, твердость в этом отношении Верховного правителя оказывала влияние на увлекающегося Жардецкого. Если на первых порах Ж. мог оказывать некоторое влияние на Колчака, человека совершенно нового в омской обстановке, то это объясняется тем, что при содействии именно лидера омских к.-д. произошло знакомство Колчака с общественными кругами. В значительной степени по инициативе Жардецкого было организовано то закрытое собрание (присутствовало 45 представителей различных общественных организаций), на котором Колчак делился своими впечатлениями о Дальнем Востоке. Лицо, близкое адмиралу, утверждает, однако, что по мере ознакомления Колчака с местной обстановкой влияние Ж. стало исчезать и с приходом адмирала к власти оно «свелось к нулю». Колчак с большой неохотой, по настоянию ген. Мартьянова, согласился на поездку Ж. в качестве «военного корреспондента» при объезде адмиралом фронта. Вообще никакого единого влияния на адмирала не было. Об этом свидетельствует, напр., доверие, которое Колчак имел к лидеру кооперации Сазонову[10
11
«Речь адмирала, — свидетельствует другой очевидец, — произвела огромное впечатление. Многие, слышавшие ее, "рыдали"».12
13
Знамение времени! «Все помешаны на сионских протоколах», — записывает Будберг 18 декабря, в Харбине. В эмиграции этим «документом» усиленно занималась прогрессивная печать. Были выпущены комментированные и некомментированные издания.14
Как это ни странно, здесь Колчак очень близко подходит к философии Масарика с его представлением о примитивном диком человеке с врожденным стремлением к насилию.15
Большевицкий обвинитель по делу членов «самозванного и мятежного Правительства Колчака» — Гойхбарг впоследствии патетически в своем заключении писал: «По его (т. е. Колчака) собственному, ужасающему мысль человека признанию, день начала войны был одним из самых счастливых и лучших дней его службы. Тот ужас войны, тот призрак кровавой бойни, который поверг в содрогание все человечество, оказался самым счастливым днем для заматерелого империалиста, который и не думал о потоках людской крови, о миллионах загубленных жизней, о миллиардных разрушениях» [сб. «Колчаковщина»), Демагог-обвинитель не разъяснил, конечно, своим примитивным слушателям всей сложности колчаковского «империализма».16
Когда-то она была предложена мне для напечатания в «Голосе Минувшего». Я этого сделать не мог. Теперь переписка хранится в пражском Архиве. В моих слишком беглых карандашных заметках могли быть существенные упущения, которых ни проверить, ни восстановить я не мог.