– Вам нет смысла спорить, – сказал Талаат, – поскольку мы уже избавились от двух третей армян. Их не осталось в Битлисе, Ване и Эрзеруме. Ненависть между турками и армянами сейчас достигла такой степени, что мы просто вынуждены с ними покончить. Если мы этого не сделаем, они будут мстить.
– Если вы не считаетесь с соображениями человечности, – ответил я, – подумайте хотя бы о материальном ущербе. Эти люди работают. Более того, они контролируют ряд отраслей вашей промышленности. Они являются налогоплательщиками. Вы не опасаетесь, что потери станут невосполнимыми?
– Нас не волнуют коммерческие потери, – сообщил Талаат. – Мы все подсчитали и знаем, что они не превысят пяти миллионов фунтов. Тут беспокоиться не о чем. Я просил вас прийти, поскольку желал уведомить о следующем: наша армянская политика является твердой и ее ничто не изменит. Армян не будет в Анатолии. Если хотят, пусть живут в пустыне, но только не здесь.
Я снова попытался убедить Талаата, что такое обращение с армянами уничтожает Турцию в глазах всего мира и что страна никогда не оправится от такой негативной славы.
– Вы совершаете ужасную ошибку, – сказал я и повторил это трижды.
– Да, возможно, мы делаем ошибки, – ответил он, – но, – он стиснул зубы и покачал головой, – никогда не будем сожалеть об этом.
У меня было много бесед с Талаатом об армянах, но мне ни разу не удалось заставить его хотя бы в малейшей степени изменить свою позицию. Он всегда возвращался к основным моментам, о которых я только что говорил. Он был всегда готов выполнить просьбу, произнесенную от имени американцев и даже французов или англичан, но я никогда не добился ни одной уступки армянам. Мне всегда казалось, что он был глубоко лично заинтересован в этом вопросе, причем его антагонизм по отношению к армянам лишь возрастал по мере усиления их страданий. Однажды, обсуждая судьбу конкретного армянина, я сказал Талаату, что он ошибочно посчитал этого человека врагом турок, на самом деле он их друг.
– Ни один армянин, – ответил Талаат, – не может оставаться нашим другом после того, что мы с ними сделали.
Однажды Талаат обратился с требованием, шокировавшим меня в высшей степени. Ничего подобного мне в жизни не приходилось слышать. Дело в том, что некоторые американские страховые компании традиционно вели дела с армянами. То, как армяне относились к страхованию жизни, на мой взгляд, было еще одним доказательством их бережливости и расчетливости.
– Я бы хотел, – заявил Талаат, – чтобы американские страховые компании выслали нам полный список армянских держателей страховых полисов. Сейчас практически все они мертвы и не оставили наследников, а значит, выморочное имущество должно перейти в казну. Их деньги должно получить правительство. Вы сделаете это?
Это было уже слишком, и я утратил сдержанность.
– Вы никогда не получите ничего подобного от меня, – сказал я, встал и вышел.
Еще один эпизод, касающийся армян, привел Талаата в самое дикое настроение. В конце сентября миссис Моргентау уехала в Америку. На нее произвели крайне тяжелое впечатления страдания несчастных армян, она почувствовала, что не может больше жить в этой варварской стране и уедет домой. Но она решила попробовать еще раз вмешаться в судьбу этих людей, причем сделать это лично. Она ехала через Болгарию, где получила уведомление, что царица Элеонора будет рада ее принять. Царица Элеонора была благородной женщиной, ведущей печальную и одинокую жизнь. Она тратила много времени, пытаясь улучшить положение бедняков в Болгарии. Она знала все о социальной работе в американских городах и еще несколько лет назад запланировала посещение нашей страны, чтобы изучить все интересующие ее вопросы лично. Во время визита миссис Моргентау у царицы было две американских медсестры из американской общественной организации «Генри Стрит. Сеттльмент», которые инструктировали болгарских девушек о методах работы американского Красного Креста.
Моя жена была заинтересована в посещении царицы, поскольку планировала в частной беседе замолвить слово за армян. В то время вопрос о вступлении Болгарии в войну достиг критической стадии, и Турция была готова пойти на уступки, чтобы получить ее в качестве союзника. Поэтому момент для такой просьбы был весьма подходящим.