Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Насколько припоминается, в районе Шпитталя мы встретили первых английских солдат в куртках цвета хаки и того же цвета беретах. Держали себя англичане отнюдь не враждебно, с интересом разглядывали наши подводы, лошадей. Особенное впечатление на них производили верблюды, которые были тоже в числе средств тяги у казаков Терско-Ставропольской станицы. Здесь в первый раз в моей жизни я применил на практике мои скромные знания английского языка, которые самоучкой я приобрел летом 1944 года еще во время моей службы у немцев в Берлин-Кладов-Готенгрунд.

Одна из казачек станицы захотела что-то спросить у английского солдата, и я взял на себя роль переводчика. В чем заключался вопрос или просьба, я, разумеется, забыл. Помню, однако, что, обращаясь к англичанину, я перепутал слова и вместо «this woman» (эта женщина) сказал «this wife» (эта жена). Англичанин понял меня и что-то ответил. Я перевел его слова на русский язык. Моя первая проба владения английской речью прошла успешно.

Мы продолжали наш путь вдоль Дравы и, наконец, достигли австрийского местечка Тристах. Нам было сказано, что мы достигли цели нашего пути, и Терско-Ставропольская станица расположилась между рекой и шоссе, которое через Тристах вело на Лиенц, административный центр Восточного Тироля, входившего в состав австрийской провинции Каринтии (K?rnten).

Точной даты нашего прибытия на место я, конечно, не могу указать. Полагаю, что не позже конца первой недели после Пасхи, которая в 1945 году праздновалась 6-го мая. Пасхальной заутрени мы не праздновали, но через несколько дней на поляне на краю станицы возле лесопосадки на берегу Дравы был возведен украшенный зелеными ветками алтарь. Приехавший к нам батюшка отслужил литургию. Так радостно было произносить, хотя и с запозданием, «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!»

7-го и 8-го мая была принята союзниками безусловная капитуляция Германии (в Реймсе и Карлсгорсте). Война в Европе кончилась. Какой мир принесут победители? Мир взаимопонимания, доброй воли, согласия и справедливости? Или же предстоит продолжение борьбы за господство над миром во имя торжества идеологий или осуществления целей «реальной» политики?

Пока же приходилось оседать и устраиваться на новом месте. Мы выгрузили с предоставленной нам при исходе из Италии подводы наши пожитки и на самом краю станичного обоза разбили вместительную палатку. Она одновременно служила жильем для мамы и меня и походным медпунктом для нуждающихся во врачебной помощи станичников. В палатке мама расстелила ковер, вывезенный ею из Харькова, разложила подушки и одеяла. Напротив входа под верхом палатки закрепила икону. Вышло совсем уютно.

Я не припоминаю многих палаток в нашем станичном лагере у Дравы. Большинство семей разместилось на своих подводах, многие из которых были крытые. За два года исхода с родных земель казаки привыкли справляться с постоянно возникающими тяготами походного беженского бытия и по-человечески организовывать свою жизнь. Так получилось и теперь, и, хотя будущее было покрыто мраком неизвестности, духа уныния и безнадежности, я не замечал. Все как-то образуется! Действительно, где-то кто-то взял на учет, и от англичан стали поступать продукты. Это толковалось как благоприятный знак: нас не считали врагами. Разумеется, я сразу же стал разведывать окрестности и сделал массу открытий. От Дравы нас отделяла протянувшаяся вдоль берега лесопосадка, идеальная для прогулок в одиночку и вдвоем. С самой Дравой, более быстрой и бурной горной рекой, чем оставленная нами Тальяменто, я познакомился еще раньше, когда наша станичная колонна медленно продвигалась к Тристаху. Вместе с одним прибившимся к нашей станице пожилым штатским грузином, где-то обзаведшимся двумя или тремя гранатами, мы глушили рыбу. Швырнул в воду мои лимонки и я. Ухи, впрочем, мы так и не сварили.

В эти первые дни нашего пребывания под Тристахом мир по ту сторону реки как-то не привлек моего внимания. А ведь там, почти рядом с нами (нужно было перейти через узкий деревянный мостик), закрытые деревьями и невидимые с берега, раскинулись бараки лагеря Пеггетц. В этом лагере и были размещены «безлошадные» гражданские беженцы, прибывшие в Казачий Стан в последние месяцы войны и не располагавшие конной тягой.

1-го июня 1945 года в этот лагерь вместе с товарищами-юнкерами пришел и я. Но это относится уже к «концу». Я же здесь вспоминаю недели и дни «перед концом». И тогда не река и равнина за ней, а шоссе на Лиенц интересовало меня. По обеим его сторонам оседали пришедшие из Италии казачьи полки и беженские станицы. Вдоль его рысили наши конные патрули, шуршали шинами по нем английские военные машины, ездили на своих дрогах австрийские крестьяне. В каком-то смысле дорога стала образом нашей судьбы с оставленным позади нас трудным и страдным путем и неизвестностью впереди.