Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября

«Товарищу Урицкому.

Ко мне обращается А. Ф. Филиппов с просьбой вникнуть в его положение, что сидит он совершенно зря. Не буду распространяться, пишу Вам потому, что считаю сделать это своею обязанностью по отношению к нему, как к сотруднику Комиссии. Просил бы Вас только уведомить меня, в чем именно он обвиняется.

С приветом.

Ф. Дзержинский

» ^{237}.

Хотя в конце июля, когда была написана эта записка, Дзержинский еще не вернулся в ВЧК, но он по-прежнему сохранял свое влияние в партийном и советском аппарате, и Моисею Соломоновичу Урицкому следовало бы уважить его просьбу.

Однако он даже не удостоил Дзержинского ответом.

Вместо этого начертал на письме резолюцию «Байковскому», санкционируя тем самым применение к Филиппову испытанного в ПЧК метода.

С помощью этого метода — «после ареста 9 июля, я просидел 10 дней на Гороховой, более 12 дней в «Крестах», и вновь на Гороховой 10 дней, теперь препровожден в Дом предварительного заключения» ^{238}— следователь Байковский очень быстро привел агента Филиппова в надлежащее арестанту состояние.

Если в первые дни после ареста он составлял достаточно надменные заявления:

«В ЧК Петроградской коммуны

следователю т. Байковскому

сотрудника ВЧК А. Ф. Филиппова,

Кресты, камера № 43

Покорнейше прошу прибыть в Кресты и допросить меня на очной ставке с теми заключенными по делу «Каморры народной расправы», которые имеются в виду при следствии.

Я имею право рассчитывать на особое внимание к моей просьбе, потому что не являюсь рядовым арестованным» ^{239}.

Но уже начиная с августа тон писем и прошений Алексея Фроловича Филиппова резко меняется, и если бы не подпись, то и не определить, что они исходят от секретного осведомителя самого Ф. Э. Дзержинского. Вполне можно было бы принять эти послания за слезные прошения обыкновенного арестанта…

«Вот уже месяц как я арестован в Москве по телеграмме Урицкого. Теперь после пребывания на Гороховой в вони, среди жуликов и авантюристов, после сидения в «Крестах» без допроса меня перевели на Гороховую; продержали 8 дней и вновь направили в Предварительную…

За что?! За что?! За будто бы юдофобскую пропаганду какого-то Злотникова, которого я раза два видел два года тому назад!..

Почему мое отношение к государственному строю в прошлом, выразившееся в многочисленных процессах по 129-й статье, и присуждение к одному году крепости не засчитывается, а донос какого-то Снежкова-Якубинского, который попал к Урицкому на службу, заслуживает доверия? (Курсив мой. — Н.К.)

Если есть сила в проклятиях, я их несу всем…

В эти годы, с седой головой, я так юношески верил в Вас, Ленина, в работу Комиссии, в необходимость своей работы и на почве финансовой, и в практическом духе, и в торжество демократических начал, народных, ярких, русских.

И теперь видеть, что отвержен, и при общем издевательстве надо мной я должен переживать помимо личных горестей еще и горечь разочарования во всех, даже в Вас…

Не могу снести этого, плачу как ребенок, когда пишу письмо — жизнь кончена, ее больше нет» ^{240}.