Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября

«Вот, что я видел… — рассказывал на допросе в ЧК студент Федор Коньков, застигнутый восстанием на рыбалке. — Прежде всего крестьяне Песоцкой волости, направляясь на сборный пункт в Новую Ладогу, остановились в нашем селе и решили по примеру других волостей не соглашаться на поголовную мобилизацию лошадей и вернуться домой. Затем, семнадцатого августа, мимо нашего дома проходили толпы частью вооруженных винтовками и топорами крестьян… Это было страшно бестолковое, стихийное движение» ^{312}.

Студента Федора Федоровича Конькова забрали в ЧК вместе с его старшими братьями: 19-летним фельдшером Василием Федоровичем и 25-летним учителем Иваном Федоровичем. И хотя постановлением ЧК они были приговорены к расстрелу, как организаторы восстания, они силой были вовлечены в него и сами не понимали, в чем заключается его смысл.

«Я был занят рыболовством и снят под угрозой расстрела. Так как я и мои братья — не крестьяне, нами помыкали и велели делать то, что приказывают. По распоряжению поселкового комитета наша семья дежурила в карауле, а я лично под давлением крестьян принужден был делать вид, что рублю телефонные провода» ^{313}.

С братьями Коньковыми все понятно, они и молоды были еще, и собственных хозяйств не имели, но ведь и сами крестьяне, которые поднимали восстание, тоже не понимали, что происходит.

«Я был в деревне Свинкино на собрании Михайловской, Спасской, Песоцкой волостей. Там были вооруженные крестьяне, шли слухи о повальных реквизициях. Никакого решения собрание не приняло: одни советовали идти на соединение с другими волостями, другие хотели ожидать Красную армию на месте», — показывал на допросе крестьянин Алексей Соцкий.

То есть крестьяне понимали, конечно, что защищают собственное, потом и кровью нажитое добро, но они не понимали, как им бунтовать, чтобы добиться толку.

Жутковатое ощущение испытываешь, читая показания крестьянина Ивана Петровича Бородовского из деревни Юшково. Строки бегут по листу, сильно наклоняясь вниз, и кажется, будто не на исписанный лист смотришь, а на прорезанное глубокими бороздами поле…

«Восстание у нас произошло из-за мобилизации лошадей, потому что мобилизовали поголовно всех лошадей, но так как крестьянину нельзя жить без лошади, то мы и пошли в Новую Ладогу с Иссадской волости расспросить, почему делают всеобщую мобилизацию, а не то, чтобы брать только у тех, у которых по две-три лошади» ^{314}.

Не совсем ясно, на это ли беспомощное в своей бестолковости крестьянское восстание и рассчитывал военный комиссар Новоладожского уезда П. В. Якобсон, отдавая приказ ограбить подчистую крестьян, но точно известно, что никаких распоряжений о приостановке всеобщей мобилизации, которые бы сразу успокоили уезд, не последовало.

Зато, как только появились признаки недовольства крестьян, были приняты самые спешные меры. Привели в боевую готовность размещенные в Новой Ладоге красноармейские части, а председателя уездного ревкома А. Н. Евдокимова срочно командировали в Петроград за подмогой.

«Удостоверение.

Дано товарищу Евдокимову (коммунисту), члену уездного Исполкома, посылаемому в Смольный к тов. Зиновьеву, Урицкому, Позерну в спешном порядке ввиду важности военного времени и ввиду осадного положения Новоладожского уезда.

К Зиновьеву, Пазерну, Урицкому пропускать лично.

Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией

в Новоладожском уезде.

П. Якобсон

И. Заваров

Н. Сальников

18 августа 1918 г., ст. Званка» ^{315}.

Товарищи Зиновьев, Урицкий и Позерн на просьбу откликнулись незамедлительно. Назад в уезд товарищ Евдокимов возвратился вместе с отрядом «Беспощадный», который и принялся за расправу над восставшими крестьянами.

Люди поопытнее догадывались, что этим и кончится дело, и старались держаться подальше…

«К вечеру дня начала движения», — рассказывал начальник гостинопольской судоходной дистанции Андрей Сергеевич Трегубов. — Я спал. Меня разбудили, сказав, что требуют в канцелярию. Войдя туда, я увидел человек десять мне неизвестных, вооруженных крестьян, которые с руганью заявили мне, чтобы я не смел подходить к телефону, находящемуся в канцелярии. На мой вопрос: для какой цели занимают телефон? — был ответ: «Много не разговаривай, а то разделаемся!» После этого потребовали сдать оружие. Я заявил, что такового у меня нет, так как, какое было, уже сдал по приказанию в совдеп.

Когда я вернулся домой, жена попросила меня не выходить на улицу, но на другой день меня снова вызвали в канцелярию, и приказали ехать на собрание в Свинкино.

Там вооруженные крестьяне потребовали, чтобы я шел с ними в железнодорожную контору и выяснил, что говорят по телефону у меня в канцелярии.