Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Среди солдат-штрафников имеются также и офицеры крупных штабов, как, например, один полковник, а другой — начальник службы войск одного из армейских корпусов. Впрочем, в общей массе военнослужащих доля офицеров была очень незначительной. В отличие от них доля унтер-офицеров составляла в первые месяцы с момента формирования в 1941 году этих частей z.b.V (особого предназначения. — Ю. Л.) около 50 процентов. Каждый из солдат-штрафников должен был прослужить в одном из 500-х батальонов не менее шести месяцев, прежде чем ему вновь было разрешено вернуться в родную часть. При этом он был обязан в бою искупить свою вину. Поэтому многие дерутся, как черти, а так как здесь невозможно было быть приспособленцем, то настроение у них большей частью не было радужным. Хотя морально-психологический климат в штрафбатах оставался достаточно хорошим, свидетельством чему было то, что после реабилитации некоторые штрафники добровольно продолжали служить в них в качестве кадрового состава.

В одной из книг, автором которой является авиационный генерал Йоханнес Штайнхоф, (известный своей природной скромностью), бывший штрафник из 500-го батальона сообщает: «В новой роте меня приветствовали возгласом „Алло“, что мне как сосланному на исправление было приятно. Здесь можно было встретить пехотинцев, подводников, летчиков, орденоносцев „Рыцарского креста“ и „Немецкого креста в золоте“, не говоря уже о других наградах. Все они были фронтовиками, отчисленными из своих частей, чтобы не подрывать моральный дух войск в боевой обстановке, за упущения по службе, отказ выполнить приказ и т. д. Штрафной батальон был своеобразным резервуаром-накопителем для нарушителей в военной форме». Всего, по оценке Зайдлера, штрафные батальоны прошли свыше 80 000 солдат. Половина из них погибла. Точное число погибших неизвестно.

Почти всегда солдаты из фронтовых частей относились с пониманием к «нарушителям» из штрафных батальонов. Каждый ведь знал, как легко можно было попасть в эту «мясорубку» в условиях изнурительной службы и моральных нагрузок, а также из-за придирок бездарных начальников. С другой стороны, многие испытали на себе, как ловко умели многоопытные офицеры и унтер-офицеры наказывать за нарушения дисциплины и упущения по службе без излишнего шума и «не вынося сор из избы». Некоторые из тех, кто получил «отпуск по бомбежке», добравшись до дома в Германии, находили лишь его развалины, под которыми были погребены тела их жен, детей и родителей. И что было удивительного в том, что они вдруг переставали видеть смысл в возвращении в назначенное время к себе в часть на фронт лишь для того, чтобы вновь почувствовать там свое бессилие в уже привычной монотонности боев при отступлении. Поэтому они искали утешение в алкоголе, в случайных связях, только чтобы забыться любым способом. А это называлось уже «несанкционированным оставлением части», после чего звучало следующее слово — «дезертирство».

Если бы солдаты карались за все легкомысленные выражения, которыми они обменивались в своем кругу, за сказанное в гневе, в отчаянии, в приступах ярости; если бы их наказывали за реакцию против неприязненного отношения, придирок, бредовых приказов или извращения действительных фактов — и это представлялось как неповиновение, неподчинение, разложение, сопротивление канонам партии и вермахта, — то тогда должны были бы существовать целые штрафные дивизии.

Ганс-Петер Клауш приводит и другие факты: «За опрометчивые выражения о руководстве государства и партии, вермахта и национал-социалистического строя многие солдаты отправились за решетку. Лишь некоторые из тех, кого я лично знал, были действительно сознательными и явными противниками режима. Большинство выражали свое негодование слишком затянувшейся войной, всевозможными недостатками, после чего становились жертвами доносов своих законопослушных сослуживцев».