Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Так, одна из немецких батарей расположилась рядом с русской линией снабжения, замаскировав свои орудия. Противнику же «выданы» макеты орудий и ложные позиции. Места расположения конной тяги можно достичь лишь по замаскированным тропам, которые обороняют голландцы (легион ваффен-СС «Нидерланды». — Ю. Л.) и небольшая группа саперов. Теперь сюда по узкой тропинке необходимо доставить снаряды. Для русских эта батарея как заноза в теле. Они непрерывно стараются ее уничтожить. Но передовой наблюдатель так корректирует заградительный огонь, что осколки рикошетят над снежной поверхностью прямо перед позицией. Поэтому русским не удается подойти ближе. А артиллеристы уже давно научились управляться с винтовками и ручными гранатами так же ловко, как и со своими орудиями. Позднее каждый из них, кто остался в живых, получил на грудь пехотный штурмовой знак «За рукопашный бой».

В центре бреши, пробитой Второй ударной армией по линии немецкого фронта, стоит у Любино Поля 88-мм зенитное орудие. Первоначально оно было установлено у шоссе для отражения атак с воздуха. Здесь должен был быть размещен один из многочисленных постов по борьбе со средствами воздушного нападения. Но с каждым днем он все больше превращается в эпицентр борьбы с танками на этом участке фронта. Его расчет устанавливает прицел для боя с наземными целями и начинает уничтожать наступающие танки Т-34 и КВ-1.

Фридрих Хуземанн приводит в своей хронике 4-й полицейской дивизии СС («Они верили, что вершат доброе дело», Кобург, 1999 г. — Ю. Л.) отрывок из письма одного обер-ефрейтора с описанием прорыва русских на немецкую позицию: «Мне удалось добраться до пулемета, убитый расчет которого валялся рядом. Лента была снаряжена, и я смог открыть огонь по русским, толпой бежавших нам навстречу». Обер-ефрейтор описывает, как один фельдфебель стаскивает в одну кучу разбросанное рядом оружие, которое осталось от убитых солдат, заполнивших своими телами окоп. Позиция вновь оживает после того, как к ней подползают оказавшиеся в отдалении 50 метров и уцелевшие после артобстрела солдаты, которым удается изготовить к стрельбе еще один пулемет. Мы узнаем еще об одной группе солдат, которые в течение восьми часов тащат за собой по узкой болотистой тропинке своих тяжелораненых товарищей, каждую секунду боясь сбиться со следа впереди идущих, так как опушка и пространство по краям троп заминированы. Любой неправильный шаг ведет в смерть.

Мы узнаем также об одной группе солдат, которые добираются до деревни Мостки при температуре минус 40 градусов, где их обнаруживает и окружает противник. Они держат оборону несколько суток. В конце концов им удается вырваться, воспользовавшись суматохой среди русских, вызванной атакой немецких штурмовиков. В донесении после боя записано: «Оставшихся в живых — 18 человек. Из них небоеспособных из-за обморожений — 18».

Сегодня такие истории кажутся неправдоподобными. У многих война ассоциируется с иллюзиями изысканного и романтичного героизма в духе времени Дикого Запада. Убитые здесь всегда лежат так, будто они заснули. Раненые тоже всегда выглядят как на картинке. Обычно пуля попадает им в руку, на что герои не обращают внимания. Они, как индейцы, которым неведома боль. Они сражаются с эффектной повязкой на голове после ранения, под которой на врага устремлен решительный взгляд воина. Солдаты получают ордена, новые звания, похвалу. Такие сцены заимствовали для пропагандистских целей обе стороны и в боях под Волховом. Но война ведь не кино. Сам термин «героизм» представляется солдатам чем-то неестественным и лицемерным.

Связано ли это с тем, что они на собственной шкуре испытали, как уничтожаются с холодным расчетом люди и боевая техника? Или с тем, что почти все из них, проявившие смелость, самопожертвование и стойкость, вовсе не отвечали стереотипу героя? Поэтому, когда их спрашивали о мотивах их поступка, они лишь пожимали плечами и, в крайнем случае, говорили, что им «всего лишь повезло». Тот, кто их об этом спрашивал, самим вопросом уже свидетельствовал, что не имеет никакого представления о мире, в котором те жили.