Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Есть и еще более зловещий вариант: полностью перевербованный Медведев-Фомин специально был послан в Одессу, чтобы стрельбой спровоцировать столь выгодные для властей беспорядки, повлекшие разгром южного подполья. Тогда Кон был не прав и в отношении детали со стрельбой! Но и в этом варианте Фомин сам мог не выдавать Фроленко и не знать об его аресте после собственного отъезда в Одессу.

Главное же состояло в том, что Фроленко очутился в совершенно аховой ситуации, а Медведеву-Фомину необходимо было впоследствии надолго и надежно заткнуть рот.

Попробуем теперь войти в положение Фроленко.

Он, конечно, попал в катастрофу, но она для него не должна была быть абсолютной катастрофой: все это входило в правила игры, в которую он вступил еще за семь лет до того. Просто случился проигрыш — хотя и очень крупный. Теперь же от Фроленко самого зависело, был ли этот проигрыш окончательным или игру можно было продолжить.

Давление, которому он подвергся, можно только вообразить. Обратим внимание и на то, что для этого можно было использовать и Перовскую, угрожая Фроленко тем, что его неуступчивость пагубно отражается не только на нем, но и на ней — и продемонстрировать недвусмысленность этих угроз; страшноватая тема! Но Фроленко поначалу не поддавался, не уступил, не унизился и не стал искать прямых путей для спасения.

Вспомним, что на руках у него был великолепнейший козырь: он знал (пусть и без технических деталей) о покушении, готовящемся на Мезенцова. Следовательно, Фроленко мог как минимум спасти Мезенцову жизнь — для этого ему не нужно было даже никого выдавать, а просто достаточно серьезно и убедительно предупредить об опасности, угрожающей шефу жандармов, после чего для спасения было бы достаточно приставить к Мезенцову элементарную охрану или даже попросту попросить его прекратить пешие прогулки. Но Фроленко этого не сделал. Судя по раскладу времени, весть об убийстве Мезенцова должна была дойти до Фроленко тогда, когда он уже далеко не первый день сидел взаперти в Харькове.

Жандармы могли об этом не подозревать, но он-то первый раунд схватки с ними заведомо выиграл! И теперь он мог приступить к продолжению игры, имея притом такое моральное превосходство и такие степени свободы, о каких они даже не догадывались.

Зато происшедшее убийство Мезенцова дало и жандармам дополнительный козырь в уговорах Фроленко: «После убийства Мезенцева объявляется указ о том, что все дела по политическим убийствам передаются военному суду, действующему по законам военного времени».[730] На Фроленко вполне могли и раньше навесить убийство жандарма 1 июля: его запросто опознали бы (а может быть — и опознали) оставшиеся свидетели (кучер и уцелевший жандарм) — не обязательно узнав, а просто по указанию начальства. Теперь в этом был дополнительный смысл: прямая угроза смертью. Придать же обратную силу новому указу — к этому царским властям было не привыкать!

И перед Фроленко возникли теперь не только физические угрозы, которые, возможно, не оставались только угрозами, и не только перспектива долгих лет жестокого заключения, но и вполне реальная возможность близкой смерти на почти что законных основаниях. Это, по-видимому, и внесло перелом в ход неравной схватки.

Несомненно, Фроленко не мог и подумать о том, чтобы сдаться и стать настоящим предателем — таковым он в своих глазах никогда и не был: только этим можно объяснить его душевное спокойствие во все последующие годы, а оно отмечалось всеми, кто сталкивался с ним. Его задачей оставалось переиграть все тех же противников, пусть и в заведомо невыгодной теперь позиции. Но Фроленко ведь и начал всю свою карьеру с того, что сам признал себя учеником и последователем Нечаева.

Цель оправдывает средства — это краеугольный камень всякой «нечаевщины», а также и ее двойника и антипода — в лице Добржинского и его коллег, с которыми Фроленко столкнулся в Харькове и которые (наивные люди!) попытались его обыграть и даже вообразили, что это получается!

Фроленко было ясно, что без предательства (с его точки зрения — без сбрасывания мелких козырей) теперь не обойдешься. Решать предстояло теперь так: кого не жалко. Жалко ему оказалось, например, Перовскую, хотя едва ли он в то время мог считать, что от нее может быть какая-то польза. К тому же, она его и предала. Но Фроленко, несомненно, был тонкий моралист, и самого себя судил хотя и по извращенному, но строгому кодексу (подтверждение этому утверждению предстоит более чем убедительное!), а несчастья Перовской, все-таки, вытекали из того, что он сам, как руководитель операции 1 июля, подкачал в организации деталей дела. Вот Перовская и попалась, и капитулировала — Фроленко прекрасно понимал, что иного выхода у нее не было, за исключением того, что она убила бы себя или убили бы ее.