Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Притом Сидоренко явно принадлежал к типу людей, о которых Тихомиров писал как о ничтожествах, какими Перовская любила себя окружать. Отношения тут были сугубо вертикальные: ему приходилось подчиняться. И прямой возможности разыскивать ее по собственной инициативе он иметь не мог — элементарные правила конспирации такого не допускали. Значит, должно было быть названо следующее время и место встречи — в зависимости от срока выполнения отданного задания.

Ясно, таким образом, что основная цель мемуариста — скрыть факт следующей встречи с Перовской, отсюда и нежелание называть содержание полученного поручения, подразумевающее такую встречу. Вот и получилось — встретились и разошлись, а зачем встречались — не помню.

Совершенно очевидно, что решающая встреча (может быть, их было и несколько до того) произошла 10 марта, когда Перовская и была беспричинно арестована на улице.

Разумеется, изложенное — не единственный мотив для подобного обвинения. Имеются и другие.

Известно, что Рысаков почти сразу после ареста стал давать откровенные показания. Выдал, в частности, квартиру на Тележной, где проводился инструктаж и выдача бомб. На нее произвели налет в ночь со 2 на 3 марта, арестовали Гесю Гельфман, убили отстреливавшегося Саблина. Затем 3 марта в нее пришел Тимофей Михайлов, тоже пытался стрелять, но был скручен.

Стало ясно, что Рысаков выдает. Точного адреса подкопа он не знал, но знал, что на Малой Садовой. Поэтому «Комитет» решил ликвидировать лавочку, куда Богданович уже не возвращался. 3 марта, после закрытия, Якимова ушла из нее и немедленно выехала из Петербурга. 4 марта лавка не открылась для торговли, и только тогда в нее ворвалась полиция.

Рысаков выдал и всех соратников по наблюдательному отряду — кроме Сидоренко. Последний пишет: «Участие мое в деле 1-го марта осталось необнаруженным. Почему Рысаков, указавший всех других участников наблюдательного отряда, не упомянул обо мне, я не знаю»[982] — мы тоже!

Ниже расскажем и о дальнейших подвигах Сидоренко.

4.8. Финал трагедии

В ночь на 2 марта арестованный Желябов, узнав о цареубийстве и об аресте Рысакова, заявил, что является истинным организатором покушения. Этот нелепый жест, приведший к его гибели, пытались трактовать и так, и эдак, но ничего разумного так и не получилось.

Единственное разумное объяснение — это искренняя вера Желябова в то, что ему ничего не угрожает: он выполнил свои обязательства перед Александром III и перед Катковым — теперь и они должны выполнять свои обязательства! Рациональный же смысл этого поступка был в том, что взяв на себя главную вину, он автоматически, по всем канонам всякого судебного права, сделал меньшей вину и Рысакова, и всех возможных подельников, которых еще не арестовали. Поскольку главный обвиняемый имел гарантию сохранения жизни, то и остальные ее автоматически приобретали. Гуманный смысл замысла Желябова не вызывает сомнений, только вот исполнение никакой пользы никому не принесло.

Вот у Александра Михайлова нечто подобное получилось. Он оказался тоже главным обвиняемым на процессе 20-ти террористов в феврале 1882, получил, как и большинство остальных, смертный приговор, но его помиловали, как и почти всех остальных; только Суханова казнили — под предлогом того, что он оказался офицером, изменившим присяге. Таким образом последнего по злобности вытянули из-под защитного крылышка Михайлова.

Зато это «гуманное» выполнение обязательств, взятых на себя Катковым (заметим, что никакого Лорис-Меликова тогда уже и в помине не было!) и подтвержденных руководством государства и полиции, вылилось всем этим «помилованным» в условия заключения, самые жестокие за всю современную историю России. Конечно, бывали тюрьмы и лагеря при разных политических порядках, где людей попросту уничтожали. Но в Алексеевском равелине установили нечто просто ужасное: это была беспрерывная пытка всеми условиями режима.

И на суде, и при дальнейшем заключении в равелине Михайлову, в отличие от остальных, не дали ни с кем и словом перекинуться — слишком жуткие секреты он знал. В равелине ему просто никогда не давали выходить из камеры, к тому же изолированной от остальных в особом коридоре. Железная воля Михайлова позволила ему бороться за жизнь еще почти два года — он умер 18 марта 1884 года. Причем Фроленко передает намек о нем М.Е. Соколова — знаменитого тюремного смотрителя по прозвищу «Ирод»: «раз как-то проговорился: «Умереть-то он умер, но не от цинги — особо!..» Большего от него нельзя было добиться».[983]

Зато сразу, как только Михайлов умер, заметно смягчился режим содержания остальных, получивших почти ускользавшие уже шансы на выживание.