Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

1.7. Механизмы социальной помощи в России первой половины XIX века

Безграмотные сказки Ф. Энгельса (которыми он увлекался так же, как славянофилы своими собственными) о происхождении государства, семьи и частной собственности не выдерживают никакой критики, равно как и его наукообразные рассуждения о роли труда в процессе превращения обезьяны в человека.

Во времена Энгельса было крайне мало известно о культуре примитивных народов, вполне сохранившихся до наших времен в глухих уголках Южной Америки, Центральной Африки, Австралии и Юго-Восточной Азии. Другие мыслители, современные Энгельсу, просто не позволяли себе безапелляционных фантазий на темы, нуждавшиеся в дальнейших исследованиях: уже известный к тому времени анализ социальной организации и общественной психологии североамериканских индейцев, проделанный Л.Г. Морганом, с публикациями которого был знаком Энгельс, сулил дальнейшие захватывающие открытия. Зато Энгельс был великолепным журналистом и обладал чисто журналистской способностью писать как о том, что хорошо понимал, так и о том, чего не понимал вовсе — для профессионального журналиста в этом разницы нет.

Ныне хорошо известно, что элементы семьи, частной собственности и государства значительно древнее самого человечества.

И защита и маркировка собственной территории, и явно частнособственническое отношение к недвижимому имуществу: норе, гнезду и т. д. — все это характерно для большинства видов птиц и млекопитающих и для многих более низших существ. Все разнообразные формы семейной жизни, включая моногамию, полигамию и даже гомосексуальные содружества — распространенные атрибуты животного мира. У насекомых же встречаются формы организации общественной жизни посложнее человеческой государственности. В любом зоопарке и даже у домашних кошек и собак можно наблюдать собственническое отношение животных к бытовым предметам. Поэтому отказ русским крестьянам в общечеловеческих качествах, связанных с собственническим поведением, — миф и пропаганда самого примитивного толка.

Единственно верно то, что русские крестьяне в большинстве своем не выработали понятия частной собственности на землю. В этом видели их отличие и от их западноевропейских собратьев, и от цивилизованной части россиян.

Но принципы поведения и этики русских крестьян были лишь продуктом происходившего в относительно недавние времена процесса земледельческого освоения бескрайней дикой природы, не завершившегося вплоть до ХХ века на сибирских и закаспийских окраинах.

Исследования А.А. Кауфмана,[196] проведенные уже в конце XIX — начале ХХ века, подробно разобрали процесс распространения и развития крестьянского землепользования.

Поначалу земледельцы отгрызали пахотную землю от леса или степи, которые до их появления действительно были «ничьей», «царской», «божьей» землей; местные аборигены — скотоводы и охотники — в счет не шли, и безжалостно притеснялись и истреблялись — вполне аналогично с той же Америкой. Притом пионеры вовсе не придерживались никаких коммунистических уклонов: все они обзаводились собственными индивидуальными участками и самостоятельно эксплуатировали их. Когда в новоявленных селениях становилось тесно с пахотной землей, то осваивались более отдаленные угодья. Затем часть жителей была принуждена снималаться с места, удалялась в глубь неосвоенных территорий.

Но невозможно было слишком часто свертывать прежнее хозяйство и обзаводиться новым. Да и интенсивное освоение земель рано или поздно доводило совокупные владения каждого селения либо до столкновения с границами соседних, либо выводило пионеров на границы местностей, вовсе не подходящих для земледелия, — далее расширяться было некуда. Группа семей закреплялась за местом обитания, рождались и вырастали новые поколения, и теснота усугублялась.

Вот здесь-то и проявлялось отличие российских пионеров от североамериканских, действовавших в совершенно аналогичных условиях: американцы были настоящими европейцами, воспитанными на традициях земельной собственности, только переехавшими на другой континент, и прежде всего заботились об установлении собственнических прав на вновь занятую землю, а потом держались за них руками и зубами. Хотя в Европе тоже, как справедливо на этот раз отмечал Ф. Энгельс, в стародавние времена соблюдались общинные порядки (у кельтов и германцев), но затем распространение крупными феодалами римского права, закрепившего индивидуальную собственность на землю, покончило с поземельной общиной — и с тех пор миновали века.[197]

Иным было поведение российских переселенцев. Когда земли не хватало на всех, то вступала в ход ее дележка по жребию, возобновлявшаяся периодически каждые несколько лет — чтобы учесть индивидуальные изменения численности каждой семьи и откорректировать по справедливости распределение угодьев. Это и называлось общинным переделом земли.