Трагедия русского офицерства

Отношение белых к офицерам. служившим большевикам было, в общем-то, однозначным: их презирали как изменников Родины, пошедших на службу германским наймитам и разрушителям России. Многие из них, попав в плен, были расстреляны или повешены по суду, невзирая на чины (в т. ч. генералы А. П. Николаев, А. В. Соболев, А. В. Станкевич, бар. А. А. Таубе, полковники А. А. Маклаков, Н. Новиков, Г. Петров, А. К. Сенотрусов и другие). Описывая сцены, когда первопоходники, проходя мимо пленных красных офицеров, плевали им в лицо, Деникин говорит об этом как «одной из самых больших трагедий русского офицерства». «У дома, отведенного под штаб, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона. Вот она, новая трагедия русского офицерства!. Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы. Проходит ген. Алексеев. Он взволновано и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово… Оправдания обычны: «Не знал о существовании Добровольческой армии…», «Не вел стрельбы…», «Заставили служить насильно, не выпускали…», «Держали под надзором семью…» …Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой цепи полковника Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому артиллерийскому огню, направленному, очевидно, весьма искусной рукой… Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан — командир этой батареи. — «Взяли насильно… хотел в Добровольческую армию… не удалось.» Когда кто-то напомнил капитану его блестящую стрельбу под Гуляй-Борисовкой, у него сорвался, вероятно, искренний ответ: «Профессиональная привычка…». Итак, инертность, слабоволие, беспринципность, семья, «профессиональная привычка» создавали понемногу прочные офицерские кадры Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку»[1169].

П. Н. Врангель вспоминал, как в Киеве к нему явился (выгнанный им) бывший ген. Одинцов, оправдывавший себя следующим образом: «Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов, ради любви к Родине» — В чем же эта жертва? — Как в чем. Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков… «[1170] М. Г. Дроздовский, отвечая на появившуюся в мае 1918 г. в Ростове статью Накатова «Там и здесь», говорившего о единомыслии с добровольцами офицеров Москвы и Петрограда, поступающих в Красную армию, писал: «Мы слишком хорошо знаем все русское офицерство, его достоинства и недостатки, его душу и мозг, его настроения и надежды. И мы удостоверяем, что отнюдь не патриотизм, не стремление к Единой и Великой Руси толкнуло офицеров в ряды красногвардейцев, ибо для всех ясно, что большевизм и именно советская власть явилась главным, почти единственным фактором расчленения России… Если, вступая в ряды ленинских воителей, офицеры, внеся туда тень порядка, хотя немного продлят агонию умирания красной армии, то этим они совершают одно из роковых преступлений момента… И если отдельные, единичные офицеры, вступающие в красные ряды по особым соображениям, которых мы здесь не касаемся, и там творят великое русское дело, то вся масса ленинских офицеров не во имя родины и патриотизма, не в защиту неделимой России пошла туда, а из эгоистических мотивов — сохранить свою жизнь и здоровье от гонений, в поисках, где безопасней и ради права на сытое и беззаботное хорошо оплачиваемое житье»[1171].

Особенно непримиримо были настроены рядовые офицеры. «Позор нейтралитета 17 тысяч офицеров, скопившихся в Ростове, всем известен. пишет корниловский офицер, — Но самым позорным было, когда мы в Каменноугольном бассейне при ночных набегах обнаружили, что служившие у красных «гг. офицеры» с пулеметами охраняли в сторожевках спящих красноармейцев. Их поведение, когда они отбрасывали нас очередями из пулеметов, вызывало с нашей стороны всем понятное воздействие»[1172]. Эту непримиримость сложнее было понять гражданским людям. Б. Соколов приводя сцену допроса пленного красного офицера на Севере («Где служили? — В Лейб-гвардии Уланском полку, в чине ротмистра. — И не стыдно было служить у этих сволочей? — Мобилизовали, господин поручик. — Так что же, убежать не могли? — Семья. Советское правительство держало ее заложницей за меня. Рассказывайте, все вы так говорите»), добавляет: «Из чего рождалась эта ненависть, эта грубость, эта нечуткость со стороны белых офицеров к мобилизованным красным? Ведь ясно было, в сколь тяжелом положении пребывали мобилизованные в красной армии офицеры, и как бережно к ним следовало бы отнестись»[1173]. Из чего рождалась ненависть, показывает приведенный выше пример.