Трагедия русского офицерства

Следует иметь в виду, что большевистскими указами офицеры были лишены всех видов пенсий (в т. ч. и эмеритальных, т. е. состоявших из отчислений от жалованья в период службы) и, таким образом, те из них, кто не имел гражданской профессии (т. е. все кадровые офицеры), — всяких средств к существованию. В этих условиях, особенно учитывая, что квартиры и дома многих из них были либо разграблены, либо реквизированы большевиками, офицерском и их семьям часто приходилось не только искать средства к пропитанию, но и ютиться по углам. Чтобы прокормить семью, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи и т. д. Типичной для офицера этого времени является история полковника Н. Н. Стогова: «Октябрьская революция застала его на фронте. Дивизия распалась, с него сорвали погоны. Только случайно он не сделался жертвой солдатского самосуда. Дома, в провинции, опасно было высунуть нос на улицу, того и гляди, прикончили бы как калединского агента незаметно для себя он перешел на нелегальное положение, отрастил, чтобы не быть узнанным, бороду, оделся Бог весть во что…»[214]. М. А. Нестерович, везшая переодетых офицеров в Оренбург, рассказывала: «В Пензе наши офицеры отправились с матросами на базар, будто за водкой, а на самом деле — искать офицеров, чтобы спасти. Нелюбовский подлинно смахивал на большевика и дурачил матросов, почтительно слушавшихся его. Он привел с собой босого офицера, оказавшегося поручиком Трофимовым, бежавшим из Ташкента, — совсем полусумасшедшего вида… В одном из купе лежал какой-то босяк. Я почувствовала, что это тоже офицер и тотчас успокоила его — свои, дескать. Действительно мнимый солдат рассказал, что дрался под Ташкентом и что избитого и голого его взяла с собой партия дезертиров. Рассказывая, он не выдержал — расплакался»[215]. Астрахань перешла в руки большевиков 24 января 1918 г. после кровавой расправы с офицерством и буржуазией[216]. Войсковой атаман ген. Бирюков арестован и вскоре расстрелян в Саратове[217]. В Астраханской тюрьме с весны до осени 1918 г. находилось свыше 100 офицеров[218].

Как единодушно свидетельствуют все очевидцы, в настроениях офицерства, оказавшегося под властью большевиков, преобладали пассивность и апатия. В то же время существовало почти всеобщее убеждение, что большевистский режим не может продержаться долго и падет либо сам собою, либо кем-то будет свергнут. Поэтому враждебно-настороженное ожидание чаще всего не выливалось в стремление немедленно начать борьбу. В Москве при объявлении регистрации (14. 08. 1918 г.) в манеж Алексеевского училища в Лефортово явилось свыше 17 тыс. офицеров[219], которые тут же арестовывались, и многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка[220]. Вот как описывает эту регистрацию один из офицеров: «На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась за версту. Люди теснились к воротам училища как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются… Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться»[221]. В Москве было посажено в тюрьмы 15 тыс. офицеров, причем 10 тыс. из них сидели еще к январю 1919 г. [222]. «Все жившие в Петербурге в первую половину 1918 года, должны помнить, что в те дни пред-ставляла собой обывательская масса… полная апатия, забитость и во многих случаях просто трусость невольно бросались в глаза. Множество молодых, здоровых офицеров, торгуя газетами и служа в новых кафе и ресторанах, не верило в долговечность большевиков, еще меньше верило в успех восстания и возлагало все свои надежды на занятие Петербурга… немцами»[223]. В Самаре к началу 1918 г. было около 5 тыс. офицеров, но в организацию из них входило очень мало[224].