Яков.
Джугашвили.
Я его старший сын.
Когда-то я учил немецкий язык, примерно 10 лет тому назад, кое-что помню, встречаются знакомые слова.
Нет, мне обещали, но ничего не получилось, так вышло, что мне не удалось поехать.
Я хотел ехать по окончании института.
Старший лейтенант. Служил в 14 гаубичном полку, приданном 14-й танковой дивизии, артиллерийский полк при 14-й дивизии.
Я, т.е. собственно не я, а остатки этой дивизии, мы были разбиты 7.7, а остатки этой дивизии были окружены в районе Лясново.
Не добровольно, я был вынужден.
К сожалению, совершенное вами окружение вызвало такую панику, что все разбежались в разные стороны. Видите ли, нас окружили, все разбежались, я находился в это время у командира дивизии.
Нет, я командир батареи, но в тот момент, когда нам стало ясно, что мы окружены – в это время я находился у командира дивизии, в штабе. Я побежал к своим, но в этот момент меня подозвала группа красноармейцев, которая хотела пробиться. Они попросили меня принять командование и атаковать ваши части. Я это сделал, но красноармейцы, должно быть, испугались, я остался один, я не знал, где находятся мои артиллеристы, ни одного из них я не встретил. Если вас это интересует, я могу рассказать более подробно. Какое сегодня число? (Сегодня 18-е). Значит, сегодня 18-е. Значит, позавчера ночью под Лясново, в 1 1/2 км от Лясново, в этот день утром мы были окружены, мы вели бой с вами.
Ну, только сапоги с меня сняли, в общем же, я сказал бы, не плохо. Могу, впрочем, сказать, что и с вашими пленными обращаются не плохо, я сам был свидетелем, и даже с вашими парашютистами, я говорю даже, потому что, вы же сами знаете, для чего они предназначены, фактически они «диверсанты».
Я сказал даже с парашютистами, почему? – потому что, вы же сами знаете, кем являются парашютисты, потому что я…
Потому что мне здесь сказали, что у вас говорят, что убивают, мучают и т.д., это не верно, не верно!
Видите ли, они, конечно, солдаты, но методы и характер их борьбы несколько иные, очень коварные.
Какими? (как кто еще?)
Не всегда так, в большинстве случаев.
Давайте говорить откровенно; по-моему, как вы, так и мы придаем несколько иное значение парашютистам, по-моему, это так.
Возможно, но у нас создалось такое мнение. Товарищи рассказывали мне, мои артиллеристы и знакомые из противотанковых частей, что в форме наших войск.
То, что ваших парашютистов ловили в форме наших красноармейцев и милиционеров, – это факт, отрицать этого нельзя.
Нет, это факт.
Мне рассказывали об этом жители, видите, я не спорю, борьба есть борьба и в борьбе все средства хороши. Поймали одну женщину, женщину поймали, я не знаю, кто она была – от вас или это наша, но враг. У нее нашли флакон с бациллами чумы.
Нет, она была русская.
Я верю тому, что ее поймали, эту женщину, но кто она – я не знаю, я не спрашивал, она не немка, а русская, но она имела задание отравлять колодцы.
Сам я не видел, но об этом рассказывали люди, которым можно верить.
Об этом рассказывали жители и товарищи, которые были со мной. Потом поймали женщину от вас в трамвае, она была в милицейской форме и покупала билет, этим она себя выдала. Наши милиционеры никогда не покупают трамвайных билетов. Или так, например: задерживают человека, у него четыре кубика, а у нас четыре кубика не носят, только три.
Это было в Смоленске. Мне рассказывали об этом мои товарищи.
Видите ли, что пока советско-русская война (так в тексте перевода. –
Да, именно так. Согласен во всех отношениях. Видите ли, я лично подхожу к этому делу следующим образом: парашютисты являются новым родом войск, как, например, артиллерия, кавалерия и т.д., это совсем иной род войск, задача которых заключается в том, чтобы ударить с тыла. Этот род войск действует в тылу и поэтому вызывает соответствующую реакцию у населения и в армии, их считают шпионами.
Мы действуем в отношении вас так же, как и вы в отношении нас. В Смоленске имели место следующие факты: вам должно быть известно, что когда ваша авиация бомбила Смоленск, а наши пожарные тушили пожары, то ваши стрелки-парашютисты открыли по пожарным огонь. Думаю, что русские парашютисты поступили бы точно так же, это же война.
Наши парашютисты почти не используются на Восточном фронте.
200 000? Вы спрашиваете меня, значит, как обстоит дело с теми 200 000 парашютистов, которые имеются у нас в Советском Союзе? Я не могу этого сказать, так как с 22.6 я не имею никакой связи с Москвой, ибо я уехал в армию, в мою 14 танковую дивизию. С тех пор я прервал всякую связь, так что я не знаю, что делают парашютисты, что они за это время предприняли. Могу только сказать, что я не знаю. Если они существуют, если они имеются, то они введены в действие, это их задача, Вы сами знаете.
Я должен высказаться по этому вопросу откровенно; если бы мои красноармейцы отступили, если бы я увидел, что моя дивизия отступает, я бы сам застрелился, так как отступать нельзя.
Нет, это были не мои солдаты, это была пехота.
Я скажу вам почему, потому что я хотел бежать к своим, а если бы меня заподозрили в том, что я имел намерение заниматься шпионажем, то для этого я ведь должен был знать немецкий язык.
Видите ли, мне известно только, что все те, кто после этого окружения разбежались, начали переодеваться, и я тоже дал себя уговорить это сделать.
6, 7, к вечеру 6-го, 14-я танковая дивизия примерно в 30 км от Витебска, значит, 14-я танковая дивизия, 18-я танковая дивизия и 1-я мотомехдивизия – т.е. весь седьмой корпус.
В Красной Армии я с 1938 года, я учился в Артиллерийской академии.
Да, да, да.
Я забываю это место, это в 25—30 км от Витебска, у меня не было с собой карты, у нас вообще не было карт. Карт у нас не было.
Все у нас делалось так безалаберно, так беспорядочно, наши марши, как мы их совершали, организация была у нас вообще безалаберной.
Понимать это надо так: все части и моя часть, считавшаяся хорошей… Вы спрашиваете, значит, как следует понимать, что организация была плохая? Дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне, за исключением артиллеристов, потому что переходы совершались плохо, сплошная неразбериха, никаких регулировщиков, ничего, это первое; во-вторых, вы уничтожали бронемашины по частям.
Оно никуда не годится (почему?), потому что оно отсиживалось в лагерях, вот и все, так было целых три года. Переходы совершались не больше чем на 30 км, к тому же один—два раза в год.
С моей точки зрения, армия хорошо вооружена, только не умеют использовать это вооружение, да, именно так и есть. Вы уничтожали нас по частям, а не в целом. Если бы корпус был организован как единое целое и действовал так же слаженно как у вас, тогда была бы совсем другая картина.
Скажу Вам откровенно – вся дивизия была брошена как пополнение.
Это было 5-го, 6-го, 7-го. 6-го велась разведка боем, которая обошлась нам очень дорого, и все же 7-го Вы должны были проиграть сражение, но Ваша авиация мешала и разбила нас.
7-го она была разбита, Ваша авиация разбила ее. Я едва остался жив, и этим я должен быть благодарен исключительно Вашей авиации.
Мы потеряли 70% танков, 70 или 60%, от 60% до 70%.
Видите ли, она не была полностью укомплектована, старые танки еще не были заменены новыми, но новые уже были.
Мы считали, что примерно 250 танков, точно я не могу Вам сказать. Организацию я знаю, но точно я этого не могу сказать. Было больше 200 танков, 250—300, примерно так.
Благодаря немецким пикирующим бомбардировщикам, благодаря неумным действиям нашего командования, глупым действиям, идиотским, можно сказать, потому что части ставили под огонь, прямо посылали под огонь.
Первым лицом является, конечно, командир, а не комиссар, не комиссар, нет-нет, первым лицом является командир. До прошлого или до позапрошлого года командир и комиссар были уравнены в правах, но затем пришли к выводу, что должен быть один хозяин, а не два, один должен быть, потому что 2 равноправных командира раздражают друг друга, мешают друг другу, поэтому хозяином считался командир, а комиссар его помощником. Один должен быть, а не два.