Видите ли, я не Советский Союз, точнее, я только гражданин Советского Союза, поэтому я не могу ничего сказать. Может быть, Вас интересует мое личное мнение. Когда Наполеон вошел в Россию, делалось то же самое.
(Продолжительная пауза).
Скажу откровенно, я считаю это правильным.
Почему не говорить об этом? Потому что мы враги, правда? Зачем скрывать? Если мы враги, значит, надо бороться, а в борьбе все средства хороши. Мы ведь говорили о том, что парашютисты, например, да, парашютисты, действуют в тылу. Ваши и наши. Ваши, скажем, действуют у нас. Ну, враги это враги, вот и все! Что тут скрывать. Было бы смешно скрывать это.
Я этого, конечно, не отрицаю.
Я не могу сказать, я не в курсе дела, не знаю этого.
Я действительно этого не знаю, я не могу этого сказать.
Я считаю любое средство в борьбе хорошим, в борьбе все средства хороши! Борьба есть борьба, так я считаю.
Почему это так естественно, что вы возьмете Москву? Почему вы убеждены в том, что непременно возьмете Москву? Вы очень уверены, очень!
Это я слышу только от Вас, слышу только сегодня. Впервые это слышу! Вы хотели сказать ополчение? Всей Москвы? Вот что я Вам скажу. Прошло 6—7 дней с тех пор, как мы фактически были разбиты, 16-го мы имели с вами последнее сражение, в нем участвовали остатки нашей дивизии. Таким образом, я примерно с 10 по 16 не имел никаких сведений, только слухи, разговоры и тому подобное. Я не знаю!
Впервые слышу. И никогда не слыхал о таких вещах, никогда не слыхал!
Я действительно ничего не могу сказать, я отрезан от событий, я совершенно ничего не могу сказать.
Иди, воюй!
Что он скажет на это письмо?
Я хочу сказать, Вы хотите сказать, что из этого письма якобы видно, что положение было таково, что Советский Союз хотел раньше объявить войну, чем напала Германия. Не правда ли, так нужно понимать это письмо!
Нет, не думаю.