Трагедия в пустыне

Он отошел, опустив голову. Гул наполнял ее изнутри, рвал барабанные перепонки, выдавливал глаза из орбит. Ему и в самом деле крепко досталось ночью.

«Не мешало бы отлежаться дня два, – подумал Иван. – Или даже три. А то возьму отпуск, заберу Машу и махнем с ней на север, на самый полюс. К белым медведям в гости. Или лучше к пингвинам? А-а, – зевнул он, – пусть Маша реша…»

Сон едва не сморил его, оборвав мысль. Иван встряхнул головой и закинул тюк с поклажей на плечи. Невесомые прежде одеяла теперь казались неподъемными.

Пошли дальше, но остановки становились все чаще и длительней. Маша изнемогла, черные тени легли под ее глазами, а лицо становилось все бледнее, словно она надела маску страдающего Арлекино. Из глаз сами собой катились слезы, мгновенно высыхая под солнцем и оставляя тоненькие белесые полоски из соли на щеках.

После одного из очередных привалов Иван, передав одеяла Эдуарду, вынужден был взять женщину на руки. Пошли еще медленнее.

Тем временем солнце набрало свою полную злую силу, обесцветив небо. Ноги вязли в песке, едкий пот разъедал глаза. Усталость, словно раскаленная игла, вонзалась в мышцы плеч, вынуждая лечь в манящий мягкий песок и не вставать, пока не пройдет эта невыносимая боль.

Эдуард шел впереди, нагруженный одеялами. Он был обижен, потому что не понимал, зачем ему нести три одеяла, когда лично ему требуется всего одно. Почему он должен отдавать свою долю воды чужой любовнице? Ради чего его заставляют жертвовать своими интересами? Эти злые мысли роились в его голове, но пока еще полу-осознанные, вялые от жары и усталости.

На одном из привалов Маша очнулась и окликнула Ивана.

– Оставь меня здесь, милый, – улыбнулась ему виновато, будто прося прощения за свою просьбу. – Ты дойдешь, а потом вернешься за мной. Я буду тебя ждать. Я дождусь тебя, обеща…

Он не дал ей договорить, накрыл ее губы своими губами, почувствовал, какие они сухие, бескровные, но все с той же легкой горчинкой, такой желанной ему. И быстро отвернулся, чтобы Маша не заметила его заблестевших от подступивших слез глаз.

К вечеру зной спал, и Машу начал бить озноб, но зато она уже не теряла сознания и не просила пить. И это было хорошо, потому что за первый день пути они опустошили почти всю фляжку. Половину того запаса, который имели.

Эдуард сердито потряс фляжкой с остатками воды, засунул горлышко в свой рот, жадно начал глотать. Иван отвернулся, чтобы не видеть. Он уже сделал свой единственный глоток. Берег воду для Маши.

Ночевали на песке, завернувшись в одеяла. Костер не разожгли, не было дров, и холод ночной пустыни пронизывал до костей. Усталость и беспокойные мысли не давали заснуть.

– Мы умрем, Иван? – вдруг спросила женщина.

– Мы дойдем, – чуть помедлив, ответил тот.

– Черта с два, – раздался хриплый голос из темноты. Это Эдуард вмешался в разговор. – Мы все здесь, в этой чертовой пустыне, передохнем.

– Это ложь, – сказал Иван. – Это минутная человеческая слабость.

– Да будьте вы все прокляты! – Будто сама ночь дохнула на них ледяной ненавистью и скрипнула зубами.

Иван промолчал. Надо было спать, беречь силы для завтрашнего дня.

Пробуждение было странным. В голову словно залили расплавленного свинца, а свои руки и ноги Иван совсем не чувствовал, будто те парализовало. Он лежал, касаясь щекой прохладного песка, и видел только чьи-то ноги в грубых запыленных ботинках, в которых один из шнурков когда-то порвался и был связан узлом.

Иван попробовал перевернуться на спину, но не смог и застонал от боли, пронзившей его голову, как будто в темя с размаха вонзили гвоздь. Ему помогли и грубо, рывком перевернули. Он увидел перед собой Эдуарда.

– Очнулся, – с некоторым даже сожалением произнес тот. – А я уж думал, пришиб ненароком. Ты прости, не мог иначе.

Иван все понял. Можно было предусмотреть и это. Опять не сумел…

– Всем не дойти, – частил словами Эдуард. Могло показаться, что он вымаливает прощение, если бы не его злая усмешка и ненависть, таившаяся в глубине бесцветных, как небо над пустыней, глаз. – А за компанию помирать мне ни к чему. Один дойду. Потом за вами вездеход пришлю.

– Врешь, паскуда, – тихо, без злости сказал Иван.

Эдуард ощерился, напоминая сейчас гиену, пустынного жителя, трусливого и наглого одновременно.

– Так, может, кончить мне тебя сразу, а? Без мук чтобы. Ты скажи только!

Он склонился к Ивану и почти кричал, распаляя сам себя этим криком, доводя до бешенства и возможности совершить убийство, на которое пока не отваживался по причине врожденной трусости. Иван не отвечал, закрыл глаза. Эдуард ударил его по лицу кулаком.

– Смотри, сволочь, не брезгуй людьми! А то хуже будет. И тебя, и ее заодно…

Иван вздрогнул, проследив за взглядом Эдуарда. Маша лежала поодаль, навзничь, со связанными, как и у него, руками и ногами.

Эдуард заметил замешательство мужчина и мерзко осклабился.

– Так-то оно лучше будет. А то, брезгует он… Что, поджилки затряслись? И правильно. Что захочу, то и сотворю с ней. Или не веришь?