Трагические самоубийства

Николай Асеев свидетельствует: «Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Брик, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию». Поистине странные взаимоотношения, которые трудно понять обычному человеку. Поэт говорил, что сильно любит обоих, однако в своей предсмертной записке писал: «Моя семья – Лиля Брик» (а не Лиля и Ося Брики).

Маяковский, думается, нуждался в обоих Бриках, но если Лилю он нежно и страстно любил, то Ося был его покровителем, истиной в последней инстанции. Маяковский даже знаки препинания в стихах не мог расставить без Оси. Первым читателем каждого творения поэта был Брик, которому Маяковский неизменно говорил: «Ося, расставь запятатки» (сам поэт ни одного знака препинания в своих рукописях не ставил). Можно сказать, что без Осипа Брика не существовало бы и того Маяковского, каким его многие знают. Осе принадлежали идеи и замыслы, он ставил знаки препинания, подбирал материалы для поэм, занимался редактурой, следил за сдачей произведения в печать… Может быть, Брик не умел писать, зато Маяковский не умел читать, поэтому поэт не мог существовать без мужа своей возлюбленной Лили, он вовсю пользовался эрудицией Осипа.

Итак, Брики были для Маяковского семьей со всеми соответствующими характеристиками обычной семьи: с любовью, ненавистью, ревностью, ссорами, примирениями, дружбой… Вероника Полонская вспоминала: «Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Брик. Вначале, бывая у Бриков, я из-за этого чувствовала себя очень неловко». А вот запись из дневника Лили Юрьевны: «Физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а В. В. – с 1925 г.».

В 1923 году произошла серьезная семейная ссора в этом тройственном союзе, о которой Лиля Брик писала следующее: «Личные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо, привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился „старенький, старенький бытик“. Вдруг мы испугались этого и решили насильственно разбить „позорное благоразумие“. Маяковский приговорил себя к 2 месяцам одиночного заключения… В эти два месяца он решил проверить себя». Володю отправили жить на Лубянку и, кажется, зажили еще веселее без его вечно угрюмого вида и надоевших всем выходок с угрозами самоубийства. Вместо чая с вареньем стали пить шампанское и активно принимать гостей.

В дни своей «ссылки» Маяковский входил в подъезд Бриков, однако не заходил в квартиру, а, по свидетельству Риты Райт, стоял на лестнице и слушал, сгорая от ревности, а потом писал стихи:

А вороны гости?!
Дверье крыло
Раз по сто по бокам коридора исхлопано.
Горлань горланья,
Оранья орло
Ко мне доплеталось пьяное допьяна.

Он вернулся в их семью ровно через два месяца, день в день. Не мог не вернуться.

У него ничего не получалось. Он хотел всеобщей любви, а не нравился даже женщинам, хотя на этом поприще куда менее приметные его друзья явно преуспевали. Ведь любят же других миллионы, причем сразу, с первого взгляда, наповал! Так нет же. Женщины с ним скучали и отдаваться не спешили.

Ни одна женщина в жизни Маяковского не принадлежала ему совершенно: ни Лиля Брик, ни Татьяна Яковлева, ни Вероника Полонская. Сознание поэта просто раскалывалось от одной мысли об этом.

В 1924 году Маяковский дерзнул на попытку побега от Лили. Он объявил: «Любви пришел каюк». Для Лили это был удар. До сих пор она была первой, единственной женщиной. Ей были абсолютно безразличны Володины любовные похождения, однако, по мнению Лили, никому, кроме нее, он не имел права посвящать свои стихи. А он публично прочитал стихи, посвященные Татьяне Яковлевой, и это было воспринято как серьезная измена. Эту женщину он, несомненно, потерял…

А тут еще в 30 лет Маяковского стала преследовать не‑ отвязная мысль о надвигающейся старости. Он безумно боялся старения и смерти, и это тоже походило на патологию. Он непрерывно заботился о собственном здоровье, он был брезглив до безумия – боялся заразиться. Он проповедовал в своих стихах атеизм, но это не приносило ему успокоения. Дело в том, что и верующий человек, и атеист одинаково спокойны в своем отношении к смерти. Верующий знает, что жизнь – это только миг, временное страдание, за которым последует переход в иную, лучшую жизнь. Атеист же воспринимает жизнь как высокую трагедию. Путем выстраданных заключений он пришел к выводу, что Бога не существует, и считал, что раз уж он принимает участие в этом высоком жанре – трагедии, то за эстетику придет время и расплатиться. Каждый боится смерти, но способен воспринять ее спокойно и без протеста.