Трагическое положение

Однако на этом предмете я не стану останавливаться. Я не стану описывать город Эдинбург. Кто не бывал в городе Эдинбурге, классическом Эдине? Я ограничусь только описанием прискорбного происшествия, случившегося со мною. Удовлетворив в известной степени своему любопытству относительно пространства, положения и общего вида города, я успела рассмотреть церковь, в которой находилась, и изящную архитектуру колокольни. Я заметила, что отверстие, через которое я просунула голову, находилось в циферблате гигантских часов, и с улицы, вероятно, имело вид дырочки для ключа, какие бывают у французских часов. Без сомнения, оно предназначалось для того, чтобы часовщик мог просунуть через него руку, переводя стрелки часов изнутри, если в том встретится надобность. Я также с изумлением заметила огромные размеры этих стрелок, меньшая из которых имела не менее десяти футов длины и в самом широком месте от восьми до девяти дюймов ширины. Стрелки, очевидно, были из крепкой стали с острыми краями. Заметив эти особенности, и некоторые другие, я снова обратила свой взор на чудный вид внизу и скоро погрузилась в его созерцание.

Меня вывел из него голос Помпея, объявившего, что он не в состоянии выдерживать более и просит меня покорнейше сойти. Требование было не благоразумное, и я объяснила ему это в несколько пространной речи. Он отвечал, но, очевидно, не понимая моих взглядов на предмет. Я, конечно, рассердилась и напрямик объявила ему, что он дурак, косоглазый невежда, что его мысли просто как у бессмысленного быка, а слова — чепуха. По-видимому, он удовлетворился этим, и я продолжала свое созерцание.

Прошло, может быть, около получаса после этого перерыва, и я была поглощена божественным видом, расстилавшимся подо мной, как меня заставило вздрогнуть что-то очень холодное, слегка дотронувшееся до моего затылка. Излишне прибавлять, как я испугалась. Я знала, что Помпей у меня под ногами, а Диана, согласно моему строгому приказанию, сидит в углу башни. Что это могло быть? Увы! Я слишком скоро узнала это. Повернув осторожно голову в бок, я заметила, к своему ужасу, что огромная, блестящая, похожая на меч, минутная стрелка часов в своем движении опустилась мне на шею. Я поняла, что нельзя терять ни секунды, и сразу рванулась назад. Но уже было поздно. Не было возможности высвободить голову из страшной ловушки, в которую я попала и которая с ужасающей быстротой становилась все теснее и теснее. Нельзя описать всего ужаса этой минуты. Я вскинула руки, пытаясь изо всех сил поднять тяжелую железную полосу. Это было все равно, что пытаться приподнять самый собор. Она опускалась все ниже и ниже. Я кричала, чтобы Помпей помог мне, но он сказал, что я обидела его, назвав косоглазым невеждой. Я звала Диану, но она только отвечала: "боу-оу-оу", объясняя, что я "не велела ей ни под каким видом выходить из угла" Таким образом, от моих спутников мне нечего было ждать помощи.

Между тем ужасный, тяжелый "серп времени" (теперь я только понимаю все глубокое значение этого литературного оборота) не останавливался и, по-видимому, не собирался останавливаться. Он опускался все ниже и ниже. Он уже вонзился на полдюйма своим острым концом в мое тело, и сознание у меня начало путаться. Одну минуту мне казалось, что я в Филадельфии с красивым доктором Денеггрош, а затем в кабинете м-ра Блэквуда, выслушивая его неоцененные наставления. Потом на меня нахлынули светлые воспоминания давно прошедшего счастливого времени, и я думала о том счастливом периоде, когда мир не был пустыней, а Помпей таким жестокосердым.

Тиканье механизма забавляло меня. Говорю: "забавляло", потому что мои ощущения граничили теперь с полным счастьем, и самый пустяк доставлял мне удовольствие. Неумолкаемое тик-так, тик-так часов казалось моему слуху самой мелодической музыкой и даже напоминало мне приятные проповеднические разглагольствования д-ра Пустозвона. На циферблате были огромные цифры; какой они имели умный, разумный вид! И вдруг они начали отплясывать мазурку, и, кажется, именно цифра V исполнила ее, к моему особенному удовольствию. Очевидно, она была дама, получившая хорошее воспитание. В ее манерах не было ничего крикливого, порывистого. Она изумительно выделывала пируэты, вертясь на своем остром конце. Я попыталась, было, предложить ей стул, потому что она, по-видимому, утомилась; но только тут вполне поняла свое отчаянное положение. Да, отчаянное! Стрелка врезалась мне в шею на два дюйма. Я начала чувствовать нестерпимую боль. Я молила о смерти, и в эту мучительную минуту невольно повторяла чудные стихи поэта Мигуэля де-Сервантеса:

   Vanny Buren, tan escondida
   Query no te senty venny
   Pork and pleasure, delly morry
   Nommy, torny, darry, widdy![5]