Траян. Золотой рассвет

Помпея Плотина, божественная корова, удивляла не менее, чем сам император. В первый же день, когда Плотина в качестве хозяйки вошла в Палатин, цитадель римского могущества и надменности, она сразила Рим фразой – я желаю выйти из этого дворца такой же, какой вошла сюда. Для близкого круга горе императорской четы не являлось секретом. Сколько было шарлатанов от медицины, горевших желанием помочь им в этом вопросе, однако Марк резко воспротивился всякому чуждому вмешательству. Здоровье жены он приравнял к здоровью всего римского народа, так что разносчиков волшебных снадобий, торговцев эликсирами, знатоков магии и прочих проходимцев и близко не подпускали к дворцу. Боги в этом смысле оказались к нему, Ларцию Корнелий Лонгу, щедрее, чем к повелителю мира. В этом не было злорадства, только ощущение некоей божественной справедливости.

Каждому свое. Конечно, было в этом приговоре некое самодовольство, но между друзьями чего не случается. Ему вполне достаточно Волусии, наследника, пригодится и подаренная Траяном вилла. Скоро увидится с женой, отпразднует приезд, рождение наследника. Недели не пройдет, как он возьмет его на руки и на ступенях храма Юпитера Капитолийского наречет сына римским гражданином. Соберутся друзья, родственники, он не поскупится на подарки…

Это ли не счастье?..

Высадившись в Равенне, по Фламиниевой дороге, через Бононию (Болонью), Лонг помчался в Рим. Вот о чем еще вспомнилось в пути – сразу после заключения предварительного соглашения с Децебалом Траян подарил Адриану перстень с крупным бриллиантом, когда-то присланный ему Нервой, а Нерве этот перстень достался от Домициана. Первым поздравил племянника Лициний Сура – дипломат и ближайший советник Траяна. Всего полгода назад он громил Адриана в сенате, теперь, выходит, сменил гнев на милость? Но об этом вспоминалось мимоходом, по привычке. Куда более тягостные картины открывала перед префектом родина. Проезжая селения, Ларций невольно заглядывался на детишек, клянчивших милостыню на дорогах. Италийские красоты омрачались бедностью селений, в которых горбатились вполне зверского вида крестьяне. Чем ближе к Риму, тем нищета и запустение были очевидней. У него зародилось сомнение – стоило ли тратить столько сил на Дакию, если у себя в Италии жрать в деревнях нечего?

В Рим въехал поутру. Успел вовремя. Волусия родила вчерашним днем, но была еще очень слаба. Он ворвался к ней, обнял, успокоил. Жена погладила его лицо, культю.

Ночью она умерла.

Истекла кровью.

Глава 2

Ларций простился с любимым человеком последним поцелуем. Родственники закрыли Лусиолле глаза, закрыли рот. Затем несколько раз громко назвали ее имя – она не отозвалась, тогда приступили к последнему прощанию.

Ее омыли теплой водой, умастили благовонными мазями, надели паллу. Тело выставили на парадном ложе в атриуме. Были и плакальщицы, но Ларций, не в силах был слышать их пронзительные вопли и попросил распорядителя похорон, чтобы они выли потише. Распорядитель поинтересовался, насколько потише? Эвтерм, передавший просьбу хозяина, объяснил распорядителю – шепотом.

Дальнейшая церемония – сжигание тела, перед сжиганием увивание его кипарисовыми ветвями, затем сбор останков для помещения их в траурную урну, – прошла перед глазами Ларция, не задевая сознания. Он и на девятый день, когда родственники собрались помянуть Волусию, был мрачен, небрит, волосы не стрижены и вовсе не потому, что так требовал обычай, просто это были пустяки, неинтересные, несущественные детали его дальнейшего пребывания на земле.

С тем же недоумением и без всякого интереса он осматривал младенца. Действительно, родился мальчик, крепенький, голосистый. Он не испытывал к нему ни любви, ни ненависти – глупо винить маленького Бебия (так назвали ребенка) в смерти матери?

А кого винить?

Все эти дни Ларций общался исключительно с Эвтермом. Пили вместе, нарезались молча, иной раз пускали слезу, но каждый на особицу, когда горе донимало. Никто никого не терзал. Приходил на попойки отец, тоже прикладывался к фиалу, заглядывала мать.

Только Кальпурния да садовник Евпатий пытались утешить Ларция. Тетя Волусии, бесцеремонно распоряжавшаяся во время похорон племянницы, сразу увяла, когда на возжигание траурного костра притащился совсем одряхлевший Регул. Его в особой коляске привез Лупа. После похорон сенатор по старой бесцеремонной привычке, настоял на доверительной беседе с Лонгом. По секрету сообщил, что у него «родилась занятная мысль» оставить имущество маленькому Бебию, ведь он у него единственный близкий родственник. Ларций не сразу понял, в каком родстве могли находиться Регул и его младенец–сын, о каком имуществе идет речь, и время ли сейчас рассуждать об имуществе. Он пожал плечами, вопросительно глянул на Лупу. Тот кивком, из-за спины Регула, дал знак бывшему хозяину – соглашайся, мол. Ларций согласился, потом поделился с Эвтермом, не слишком ли низкую цену предложили ему боги за жизнь Волусии – не первой свежести императорская вилла, теперь родственник у меня объявился, готов завещать сто миллионов сестерциев.

Зачем?