Траян. Золотой рассвет

Децебал ответил отказом и в письме предупредил – если Рим предпримет против него какие-нибудь недружественные шаги, он будет считать эти действия грубейшим нарушением договора и вызовом богам, которые обязательно накажут клятвопреступника. В конце он приписал, что в целях взаимно приемлемого разрешения спора императорский легат и его окружение взяты под домашний арест, так что Траян должен крепко подумать прежде, чем принимать поспешное решение. Жизнь римского консула* (сноска: Гней Помпей Лонгин был консулом 90 г., наместником Верхней Мезии в 94 г., наместником Паннонии – в 98 г. Смерть Лонгина, героически исполнившего воинский долг и сохранившего честь, описана у римского историка Диона Кассиия) в обмен на земли вдоль Данувия – это хорошая сделка.

Это письмо, особенно его тон и неслыханная мера, на которую пошел клиент римского народа в отношении высшего должностного лица, прозвучали в Риме громом с ясного неба. За сто пятьдесят лет, со времен Красса римский консул не попадал в плен.

Ликорма доложил Траяну, что соглядатаи не могут пробраться к Лонгину, так что в точности выяснить, что случилось в Сармизегетузе, невозможно. Жизнь консула Гнея Помпея Лонгина, префекта Ларция Корнелия Лонга, безусловно, была очень веским козырем в споре между Римом и Дакией.

Недопустимой, даже в безумном воображении была мысль бросить на произвол судьбы римского консула. Рисковать высокопоставленными патрициями означало бросить вызов отеческим богам, но и поддаваться наглому шантажу было неприемлемо. И в том и в другом случае ущерб римской чести был бы невосполним, а испытывать милость судьбы никто, в том числе и цезарь, не мог. Так что мгновенный силовой ответ на требования Децебала был невозможен. Царь даков выбрал удачный момент – войска не были готовы к походу. Когорты Ульпиева и Аполлонова легионов были разбросаны по Дакии, тех сил, которые находились в непосредственной близости от границы, могло хватить только на карательную экспедицию. Судя по новостям, поступавшим с левого берега реки, Децебал решил, что его время пришло. Значит, он успел подготовиться. В таком случае бить по Дакии следовало плотно сжатым, сосредоточенным кулаком, а не пытаться тыкать в варвара растопыренными пальцами. По этой причине Траян дал уклончивый ответ. В письме он ни словом не обмолвился о судьбе Лонгина и его заместителя, а все больше напирал на необходимость проявлять выдержку. Не исключал он и возможности уладить дело миром. «Дружба более всего мне по сердцу», – писал он.

Подобный уклончивый ответ вызвал у Децебала недоумение и озабоченность. Траян поступил не то, что бы нелогично, а с точки зрения римского взгляда на мир немыслимо. Децебал, выросший в Риме в качестве заложника, понять не мог – то ли цезарь растерялся, то ли он до такой степени воспарил в своей божественности, что ему теперь не до жизней каких-то служак, будь они даже консулами, наместниками или префектами.

Но это не могло быть!

Он отправился к Лонгину, в надежде получить объяснения. Показал ему письмо Траяна и поставил вопрос ребром – чего на самом деле желает цезарь: войны или мира?

— Конечно, мира! – воскликнул Лонгин. – Но и ты, Децебал, должен уступить, ведь как рассматривать твою попытку лишить меня, римского консула, свободы, как не прямой вызов Траяну. Пока мечи в ножнах, нужно срочно принимать меры. Пойми, война также невыгодна Риму, как и Дакии.

Децебал проницательно глянул на легата.

— Я тоже строил свои расчеты на этих предположениях. Но как я могу доверять императору, если ему плевать на жизнь римского консула? Если он способен так поступить с тобой, неужели он будет церемониться со мной?

— При чем здесь церемонии, царь! В политике нет места церемониям! В политике существуют только голый расчет, прямая выгода, косвенный выигрыш и непредсказуемые последствия. Все остальное для непосвященных. Для Траяна куда важнее, если в умах соседей твое имя будет связываться с Римом, а не с его врагами. Если ты решишь бросить вызов Риму и договоришься с северными племенами, их возможности возрастут стократно. Мы все равно победим, но в этом случае нам придется возиться здесь не менее десятка лет, а от Дакии ничего не останется.

— Твои доводы логичны, но как я могу быть уверен, что цезарь рассуждает также как и ты?

— Отправь к нему человека, слову которого ты можешь доверять. Это не может быть дак, это может быть только римлянин.

— Ты имеешь в виду Железную лапу?

— Я преклоняюсь перед твоей проницательностью, царь

— То есть ты хочешь сказать, что готов остаться здесь, а Железная лапа должен поклясться, что в любом случае вернется в Сармизегетузу с ясным и четким ответом царя.

— Точно так.

— Что ж, этот вариант меня устраивает. Я готов поверить вам на слово. Я подожду. Зови префекта. Я соберу своих советников. Пусть Лонг даст при них слово, что обязательно вернется в Сармизегетузу. Пусть скажет, что готов повторить поступок Марка Аттилия Регула.²⁷