Траян. Золотой рассвет

— Отцы–сенаторы, время не терпит. Обойдемся без панегириков, без статуй, без титулатуры. Очень много работы. Я прошу вас, отцы–сенаторы, подумать, где добыть деньги на войну с нашим заклятым врагом, царем даков? Как навести порядок в городе и возродить добронравие? Предложения можно подавать… я потом укажу, кому следует подавать предложения. Заседание будет вести префект города Сервиан. Он предоставит слово Луцию Лицинию Суре. Лициний является моим полномочным представителем. Он зачитает предложения по разграничению полномочий, а также проведет церемонию присяги. На этом заседание считаю открытым, а мне позвольте удалиться.

Он встал.

В этот момент в зале раздался выразительный, исполненный страдания вскрик.

— О, божественный!

Все повернулись в сторону вскочившего с места Марка Аквилия Регула.

— Не лишай нас возможности высказать восхищение краткостью и мудростью твоей речи! – с той же горячностью продолжил Регул. – Ты, который так умело, так восхитительно изложил программу, которой должен следовать всякий, считающий себя достойным сыном отечества, дозволь ответить и выразить чувства, которые испытывает римский гражданин.

Регул вознес руки к небесам. Так и застыл, ожидая разрешения продолжать. Все присутствующие в зале молча взирали на него. Траян смутился. По–видимому, счел невежливым прерывать человека, так искренне желавшего выразить, какие чувства в этот момент должен испытывает римский гражданин.

— Только короче, – предупредил император.

— Безусловно, – деловито согласился оратор, и, приложив правую руку к груди, продолжил. – Я, Марк Аквилий Регул, призываю вас, сограждане, всеми силами помочь дарованному нам богами цезарю. Пусть каждый честно исполнит долг. Пусть солдат храбро идет в бой, всякое должностное лицо неподкупно исполняет свои обязанности, купец торгует честно, а строитель должным образом кладет камни. Пусть все будут готовы принести жертву на алтарь отечества. Это касается и нас, господа сенаторы. Я первый готов припасть к ногам великого цезаря, первым готов воскликнуть – веди нас, божественный, от победы к победе. Мы твои верные помощники. По крайней мере, так я могу сказать о себе. Все знают, что в своих помыслах я руководствовался исключительно интересами государства, и если кто-то пытается обвинить меня в лицемерии, в том, что я порой пользовался недозволенными средствами, чтобы оградить прежних цезарей от всяческих посягательств и поношений, я отвечаю – это клевета. Вспомните хотя бы последнее выступление, в котором я с болью в сердце обвинил лиц, дерзнувших предоставить помощь государственным преступникам, дать им приют. Разве не на пользу государству пошло бы тщательное разбирательство, с какой стати эти люди предоставили помощь порочным, покушавшимся на устои государства гражданам, и в чем заключается эта помощь? Разве можно исключить, что эти отступники обсуждали меры, которые следует предпринять, чтобы лишить Рим дарованного богами цезаря? Если кто-то полагает, что подобным образом я намеревался завладеть чьей-то собственностью, я опять же буду утверждать – клевета! В этом деле у меня не было ничего личного, что может подтвердить такой уважаемый человек как префект Ларций Корнелий Лонг. Да, я обвинил его родителей, но это не помешало мне выдать за него свою племянницу, потому что я всегда был уверен, Лонг – верный слуга императора. Я оказался прав – префект гвардейской конницы достойно повел себя на переговорах с варварами, за что я предлагаю устроить ему овацию.

Он захлопал, его поддержали сторонники. Их было немного, с десяток, однако хлопали они громко, яростно. Траян некоторое время медлил, затем тоже ударил ладонью о ладонь.

Зал тут же взорвался аплодисментами. Хлопали долго, с воодушевлением, пока торжествующий Регул не поднял руку, не утихомирил коллег.

— Скажите, кто привлек его на службу? Кто вернул ему доброе имя, кто поставил рядом с собой? – Регул указал на остолбеневшего Лонга. Лицо у того побелело, он попытался сделать шаг вперед, однако стоявший рядом Лонгин успел прихватить его за край тоги и придержать его.

Между тем Регул, уловив недовольство затянувшейся речью, закончил выступление следующими словами.

— Так кто же вернул государству славного воина? И не его одного. Кто с отеческой заботой опекает подданных, вверенных ему волей Юпитера? Это он, – он указал на Траяна, – наш божественный и восхищающий своей доблестью цезарь. Так неужели мы не в состоянии достойно вознаградить его? Неужели поскупимся на почести тому, кто облагодетельствовал римский народ, кто стал ему и отечеству отцом, каким были в свое время Юлий Цезарь, Октавиан Август и Флавий Веспасиан. Так будь же ты нам отцом. Трижды Отцом!

Набегавшийся за день, так и не сумевший переварить наглость, с которой Регул возвел его в герои Рима, Ларций Лонг вечером, в преддверии решающей ночи, сумел добиться разговора с Отцом отечества. Помпея Плотина провела Ларция в спальню. Император, вконец усталый, раздраженный, поднял на него обмякшие от усталости, опустошенные глаза.

— Чего тебе?