Траян. Золотой рассвет

Даки не мешкая собирались в стаю. С последней майской ночи, когда на башнях Сармизегетузы вспыхнули сигнальные костры, прошло не больше недели. По всей стране, от Тизии (Тиссы) на севере и западе и до Арара (Серета) на востоке, везде, где появлялись царские гонцы — в городах, огражденных каменными стенами, в укрепленных бревенчатыми стенами поселениях, в княжеских усадьбах, — на шестах вывешивались окровавленные шкуры баранов. Сигнал известный — на сборы волкам — ополченцам, а также молодым волчатам, давались сутки. Исключение представлялось поименно — пастухам на дальних горных пастбищах — полонинах, отсутствовавшим мужчинам и мастеровым, готовившим оружие.

С началом июня вооруженные люди ручейками начали стекаться в укрепленный воинский лагерь, расположенный у восточного выхода из ущелья, называемого Тапами. Это было священное, осененное заветами предков место. Здесь воинов ждал предводитель волчьего братства Децебал.

Так повелось издавна, с тех незапамятных времен, когда предки даков, отколовшиеся от прежнего племени и потерпевшие поражение в битве с сородичами, были изгнаны на запад, за реки Тирас и Пирет (Днестр и Прут). Укрылись они в Карпатских горах. Кто теперь скажет, долго ли, коротко ли пришлые зверствовали в Южных Карпатах, а также в долинах Алуты, Тизии и Маризии (Олта, Тиссы и Муреша). Известно только, что одичали они, напились человечьей крови. По примеру предков — прародителей устроили волчье братство, в которое со всех концов света принимали беглых и гонимых, кому не хватало места у родного очага или кому не по нраву оказались законы родного племени. Скоро им стало тесно в пределах их древнего логова. Тогда, разбившись на дружины, воины — волки расселись у местных фраков. Тем и скрепили землю, соединили местных в единый народ, который стал называться гетами и даками. Однако законы стаи не были забыты. Тайну происхождения свято хранили отшельники, называемые «полисты», в их ведении были законы волчьего братства, скреплявшее воинов крепче, чем зов крови, приказ или неволя. В войнах и на разбое взросла Дакия — страна волков. Греки устами Геродота повествуют, что «…геты — самые отважные из фраков и самые справедливые. Они считают себя бессмертными… Согласно их вере, они не умирают, а отправляются после смерти к Залмоксису — их богу (даймону)».

Никто не знал, откуда пришел Залмоксис. Когда спросили, старец ответил — с небес я спустился. Пришел, родные, помочь вам стать людьми. Об этом мудреце пошла великая слава. Как всегда первыми к ней поспешили примазаться греки. Устами того же Геродота они утверждали, что «…этот Залмоксис, будучи обычным человеком, якобы жил в рабстве на Самосе у Пифагора, сына Мнесарха. Заслужив свободу, он нажил большое состояние и вернулся на родину. Фраки жили в страшной бедности и были необразованны. Залмоксис, знакомый с ионийским жизненным укладом и более утонченными нравами, чем во Фракии, к тому же проживший среди эллинов и, главное, рядом с самым мудрым человеком Эллады — Пифагором, решил построить особый дом, в котором он принимал и устраивал пиры для самых замечательных сограждан. Во время пиршеств он учил, что ни он, ни его гости, ни их потомки в будущем не умрут, а лишь переселятся в иное место, где, живя вечно, обретут все блага. Пока Залмоксис принимал гостей и увещевал их таким образом, он строил себе жилище под землей. Когда обитель была готова, Залмоксис исчез, спустившись в свои подземные покои, где и пробыл три года. Фраки очень сожалели о его исчезновении и оплакивали как мертвого. На четвертый год он появился среди сограждан, тем самым заставив их поверить в свое учение. Так рассказывают эту историю эллины. Я сам не подвергаю ее сомнению, но и не верю полностью. Думаю, что этот Залмоксис жил задолго до Пифагора. Был ли он простым человеком или в самом деле богом готов — не ведаю, с тем и оставляю его в покое»*.

Верны ли слова грека, могут подтвердить или опровергнуть полисты, но никогда и никому они слова по этому поводу не промолвили. Не для того жрецы хранят древние заповеди, чтобы вступать в споры с чужаками. Посмеиваются про себя, когда кто‑либо из пришлых напомнит о Пифагоре. Если чужак в пределах Дакии будет настаивать на лжи — молча отступят от упрямца. Потом умника найдут с разорванным горлом, и крови в нем останется всего ничего. Так что беглые и пришлые — а их много примкнуло к дакам за последние годы — помалкивают и только кланяются, когда заметят процессию жрецов.

Когда же разговор пойдет всерьез, и любопытствующий не в насмешку, а из страстного желания знать истину, спросит, кто были даки и геты, откуда пришел Залмоксис, в чем смысл его заветов, полисты укоризненно спросят — пристало ли богу ходить в рабах? Не греческая ли спесь, которую и Александру Македонскому не удалось унять, подвигла Геродота на то, чтобы передавать пустые байки? Как так, четыре года строил подземную обитель, а ушел на небо. Оттуда и спустился, тому и свидетели имеются.