Траян. Золотой рассвет

Элий Адриан был высок, строен и мог бы быть приятен на вид, если бы не крупные оспины, уродовавшие нижнюю часть лица. Он прикрывал их небольшой курчавой бородкой. Глаза приятные, серовато — зеленые, в то же время взгляд отличался некоторой напряженностью, словно Элий постоянно ожидал насмешек и пренебрежения. Когда такое случалось, он щурился, краснел и впадал в наглость, а нередко и в хамство. Физически он был силен не менее дяди. В первые дни после их знакомства Ларций в присутствии Адриана обычно сразу терялся. Адриан имел глупую и бездарную привычку засыпать собеседника нелепыми вопросами и, если тот мешкал с ответами, самому отвечать на них. Его манера вести беседу подавляла, он порой интересовался тем, о чем собеседник не имел никакого представления или хотел вовсе забыть и не вспоминать. Элий, очевидно, считал себя вправе ставить человека в тупик. А то еще хуже — начинал признаваться в таких пороках, которые нормальные люди старались упрятать подальше. Его искренность и доверительность порой напоминала игру. Принимая во внимание величину его фигуры и крепость мышц, он был похож на тигра, спрятавшегося в засаде.

Однако в любом случае компания Элия была Ларцию куда приятнее, чем общение с Кальпурнией Регулой, любившей делиться с Ларцием новостями о вновь появившихся прыщиках и не упускавшей случая напомнить зятю о своем благородстве и неслыханном великодушии.

В коридоре Адриан со вздохом заметил — мы с тобой, Ларций, птицы не того полета, чтобы решать судьбы войны. Но все же мы птицы, и вольны лететь, куда вздумается.

Ларций кивком подтвердил согласие. На всякий случай. Прогуливаясь, они направились в Солнечный зал. По ходу, сообразив, куда метил Элий, префект возразил, что в действиях цезаря не видит никакого пренебрежения. Его устраивает, что каждый занимается своим делом. Тот груз, который взвалил на него император, ему по плечам. Большего не желает. Конечно, интересно, каким образом тот хочет принудить Децебала сдаться, но в конечно итоге капитуляцию не ему принимать, так что Юпитер с ней, с капитуляцией.

— Ты, Ларций, никогда не станешь цезарем, — еще раз вздохнул Элий. — Нет в тебе необходимой для такого дела деликатности. Если ты решил возразить мне, решив, что своим вопросом, я как бы хотел умалить твое значение, ты ошибаешься. У меня и в мыслях не было обидеть тебя. Наоборот, подобное отношение к службе мне более всего по сердцу. Я исхожу из того, что у каждого в подлунном мире свое предназначение. Что касается предстоящей кампании, могу поделиться — планы существуют самые разные. Император до сих пор в пылу сомнений. Именно в пылу, потому что дядюшка никогда и никому не позволит взять себя в плен. В чем причина, никто толком не знает, но это с дядюшкой всегда так. Его слово должно быть последним. Лициний Сура настаивает, что от добра добра не ищут, поэтому вторая кампания должна явиться продолжением первой. Это означает, что нам следует и дальше давить на Децебала с запада, с плацдарма, захваченного у Тап. Нератий Приск и Помпей Лонгин доказывают, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Так утверждал Гераклит, а этот грек был разумный человек. Но я не об этом хотел поговорить с тобой.

Он сделал паузу, потом с искренней горечью продолжил.

— Прежде я должен признаться, что более всего я страдаю от неполноценности окружающего меня мира. Как ты считаешь, есть смысл в фантазиях Платона? — он сделал паузу и тут же ответил. — Я полагаю, что да. Но есть и разночтение. Знаешь, какое?

Ларций открыл было рот, чтобы вернуть разговор в прежнее русло обсуждения плана войны, однако Элий не дал ему сказать. Сам объяснил.

— Когда я говорю, что испытываю муку от неполноты вещей, я имею в виду, что в реальном мире, в отличии от царства идей, которое с таким упоением описывал философ, очень редко можно встретить объект, вещицу, человека, в которых гармонично слились бы форма и содержание. Я веду речь о совершенстве, Ларций, о гармоничном соединении общего и частного, сути и оболочки, причины и следствия, которое мы называем красотой. Но уверяю тебя, такие объекты существуют.

— Это все философия, — рассердился Ларций и задумался. — Чего ради Адриан затеял эту дискуссию?

— Возможно, — согласился Элий, — но еще более меня интересует вопрос, в чем же причина неполноценности реального мира и что скрывается за неполнотой или скажем так, ущербностью предметов и явлений? Например, почему человек, казавшийся мне завершенным, соответствующим моему представлению о нем, как об идеальном римлянине, вдруг выкидывает такие коленца, что только диву даешься.

— Я полагаю, ты имеешь в виду меня? — заинтересовался Ларций. — Что же такое занятное ты разглядел во мне?

— Откровенно?

— Откровенно.

— Как тебе удалось отхватить такую жену?

— Так же, как и тебе Вибию Сабину.

— Ты полагаешь, — вкрадчиво спросил Адриан, — женитьба на внучатой племяннице императора великое счастье?

— Неужели нет? — усмехнулся Ларций.