Трактат о любви, как её понимает жуткий зануда

В ходе общения и полемики с читателями предыдущих редакций «Трактата о любви» я получал очень много вопросов, не касающихся непосредственно полоспецифических отношений, но базовых понятий этологии и даже философских аспектов самой этологической парадигмы. Поэтому я счел необходимым эти вопросы осветить гораздо более внимательно, чем это было сделано ранее. Чтобы же не слишком отвлекаться от темы любви в основной части, я решил вынести эту полемику и обсуждение прочих отологических проявлений нашей жизни сюда, в отдельное продолжение. Любовная тема здесь почти не будет затрагиваться, и если вас вполне убедили аргументы, приведенные в предыдущей части, и вам неинтересны общеэтологические дебаты, то вы можете это продолжение не читать. Также имейте в виду, что стиль «Зазнавшегося млекопитающего» существенно менее публицистичен, что возможно потребует более внимательного чтения.

Естественники и гуманитарии: краткая история подхода

Выше я упоминал о различиях естественнонаучного и гуманитарного подхода в изучении поведения человека. Однако пионеры таких исследований не сразу разделились на два этих лагеря; и вопрос о соотношении биологического и небиологического в поведении человека первоначально обсуждался «в рабочем порядке» без нынешней противопоставленности. Причем в разное время как преобладающе значимое рассматривалось то биологическое, то небиологическое влияние. В XIX и начале XX века вполне общепризнанным было мнение о преобладании биологического компонента. Наиболее известным (хотя и далеко не единственным) выразителем такой позиции можно назвать Зигмунда Фрейда. Фрейд был, безусловно, гениальной личностью, впервые заговорив о подсознании и анализе подсознательной деятельности. Причем Фрейд, опережая на полвека появление этологии, полагал, что корни подсознательного растут на почве биологической сущности человека! Сам он, кратко резюмируя свои научные достижения, формулировал это так: «Я открыл, что человек – это животное». Он имел в виду, конечно же, поведение человека, ибо зоологическую принадлежность человека отряду приматов задолго до него определили Линней и Дарвин. И для таких заявлений требовалось большое научное и личное мужество, ибо предположения о животных корнях поведения человека очень многим не нравятся и сейчас. Однако, говоря о биологической сущности подсознательных процессов и их влиянии на человека, он не предпринял сколь-нибудь убедительных попыток исследовать их физическую природу и генезис! Не удивительно поэтому, что его построения выглядели как-то сомнительно и постоянно подвергались критике. К тому же основанная на сходной парадигме евгеника серьезно дискредитировала себя связями с деспотическими режимами, использовавшими ее для идеологической поддержки политики репрессий и даже геноцида. Поэтому начиная с 20-х годов XX века маятник качнулся в другую сторону, как всегда в таких случаях перелетев через золотую середину. Интеллектуальным сообществом была принята установка на недопустимость биологических, расово-антропологических и тому подобных интерпретаций социального поведения, в том числе наследования некоторых личностных качеств. Установка, политически оправданная и гуманистически похвальная, однако ставшая, будучи доведенной до крайности, серьезным тормозом развития изучения поведения человека. В развитии этой позиции вплоть до самого недавнего времени господствовала восходящая к Руссо и даже, может быть, Платону концепция веского преобладания социально обусловленных компонент в поведении человека, иногда называемая концепцией «Tabula Rasa», то есть «Чистого Листа». В ее рамках предполагалось, что человек при рождении являет собой чистый лист, на котором общество и среда пишут те или иные правила поведения, и что таким образом будет записано, таковым человек и будет. Особенно такая концепция понравилась гениям коммунистической идеи, ибо подкупала обещанием легко и быстро изменить весь общественный уклад, раз уж «бытие определяет сознание». Предполагалось, что как только в обществе изменятся производственные отношения, так сразу человек и изменится – его «чистый лист» станет скрижалью трудолюбия и гуманизма. На деле же получалось, мягко говоря, не очень… С одной стороны, человек «почему-то» никак не хотел существенно меняться, с другой – и производственные отношения лишь мимикрировали, упорно скатываясь на старые рельсы. И это несмотря на чудовищные усилия, включавшие в себя даже тотальные репрессии.